Семь цветов радуги - Владимир Немцов

— Кстати, Вадим Сергеевич, — повернулась к нему Ольга, — хоть я и агроном по специальности, но думаю по-настоящему заняться всякими там корнями и многочленами.

— С чего бы это? — спросил Вадим, с некоторым смущением вспомнив свои курсы по переподготовке в сарае.

— Мне нужна математика для новых опытов. Мы получили очень экономичные лампы в теплицы. По предварительным расчетам оказывается, что нет смысла делать стеклянные крыши. Это становится дороже, чем расход энергии на лампы, тем более, что зимой очень мала продолжительность дневного света. Приедете увидите, как мы расширили наши теплицы. Земляные работы по углублению пещеры, особенно с транспортерами и всякой такой механизацией, нам обошлись куда дешевле, чем строительство наземных оранжерей. К тому же под землей сравнительно тепло, отопление огромной оранжереи стоит буквально гроши.

— Для того чтобы подсчитать экономию, не требуется знать алгебру, прервал Ольгу Вадим, видно желая отговорить ее от столь трудного занятия, каким казалось ему изучение математики.

— Не в этом дело, — возразила девушка и упрямо сжала свои тонкие губы. Она уже снова почувствовала себя руководителем ОКБ. — Нам нужно точно дозировать интенсивность излучения, сочетать ее с температурой, составлять графики и кривые, высчитывать мощность потребления энергии, определять наивыгоднейшие коэффициенты, — говорила она, будто вспоминая вчерашнюю лекцию. — В этих делах мне помогал Копытин, но я же сама должна знать все в совершенстве. А то вот вчера читаю лекцию, а сама думаю: вдруг спросит кто-нибудь из студентов насчет коэффициента полезного действия всей энергетической системы, тут уж, конечно, я запутаюсь в вычислениях.

— Мне-то это знакомо, — невольно вырвалось у Вадима. Он хотел сейчас же рассказать о своем докладе, однако вовремя прикусил язык.

«Интересно, поняла ли тогда Ольга на комсомольском собрании, что Бабкин прислал мне шпаргалку? — вспомнил он и подумал: — Умолчим — дело прошлое».

— Ну, ученый народ, садитесь чай пить, — пригласила Зинаида Павловна.

Пожалуй, не сын, а она больше всего была удивлена приездом колхозницы на лекцию в академию. Совсем ведь девочка, а на кафедру выходит. Вот ей, старому, опытному врачу, только в сорок лет пришлось читать первую лекцию. А тут, скажи, пожалуйста… «Неужели бывают такие колхозницы? Нет, — решила она для своего спокойствия. — Наверное, эта Оля просто талантливая профессорская дочка».

На золотистой скатерти играли лучи бледного зимнего солнца. Блестящий чайник пел, как самовар. Из комнаты Вадима доносилась приглушенная музыка. Зинаида Павловна расставляла тарелки с икрой, пористым слезящимся сыром. В воскресные дни она очень любила завтракать вместе с Вадиком. Это было единственное время, когда она никуда не торопилась и могла спокойно беседовать с сыном. Часто по несколько дней она не видела его, приходила поздно, тоже лекции читала… Вадим учился в вечернем институте, совмещая занятия с работой в лаборатории. Мальчику трудно, но разве его заставишь расстаться с аппаратами? И потом он очень хотел быть самостоятельным. С какой гордостью он приносит каждые две недели заработанные деньги. Сколько раз Зинаида Павловна говорила, что деньги его ей совсем не нужны. Нечего жаловаться — хватает! Нет, не соглашается сын покинуть лабораторию. Он должен и работать и учиться. Ненасытный, все ему мало.

А здоровье? О, Зинаида Павловна хорошо знала, что это значит. У него даже шея похудела, стала тонкой, будто у маленького мальчика. Он еще придумал какую-то бригаду комсомольскую, для колхозников аппараты изобретают, иной раз до ночи засиживается. Куда это годится? Чуть ли не все детские болезни перенес ее Вадик — коклюш, корь, скарлатину, свинку… Зинаида Павловна все это пережила, успокоилась. Но вот он стал почти взрослым. (Именно «почти», потому что она никак не могла признать в восемнадцатилетнем сыне взрослого мужчину.) Однако нельзя же себя так переутомлять. Сегодня, может быть, впервые за все это время она почувствовала, что часть вины лежит на этой красивой «профессорской дочке», которая почему-то оказалась в колхозе. Теперь ради нее и новых друзей из Девичьей поляны Вадик мало спит и до полуночи делает чертежи каких-то странных проектов.

Медленно разливая чай, Зинаида Павловна думала об этом и вдруг совсем по-женски решила пожаловаться гостье на своего Вадима.

— Я вижу, вы большие друзья, — сказала она, взглянув сквозь поблескивающие стекла пенсне на Ольгу. — Мне это очень приятно… Но скажите, Оля, простите, что я вас так называю, попросту, — у вас в колхозе тоже есть мальчики. Я хочу сказать, юноши, вроде моего Вадима, работают целый день и даже иной раз до ночи засиживаются? Не щадят своего здоровья в этом юном возрасте?

Зинаида Павловна хотела было продолжать свою мысль о режиме дня молодого организма, о том, как важно следить за этим… О разумном сочетании труда и отдыха… Короче говоря, прочесть одну из своих лекций. Но Вадим знал их наизусть и теперь не хотел, чтобы Ольга выслушивала нотации, предназначенные только ему.

Он чуть не опрокинул чашку и, для пущей убедительности жестикулируя руками, стал доказывать всю несостоятельность замечаний матери.

— Мама у меня очень странная, — прежде всего, заявил он. — Она так боится за мое здоровье, что готова посадить меня под стеклянный колпак, чтобы, избави бог, не долетела ко мне какая-нибудь инфекция… Она уговаривает меня бросить работу в лаборатории. Утверждает, что переутомление, дистрофия, ослабление организма и всякие такие страшные вещи подстерегают меня на каждом шагу. Она, конечно, лучше меня понимает в таких делах… Но, моя дорогая мамочка, — Вадим коснулся щекой ее плеча, потом устыдился этой нежности перед Ольгой и с независимым видом продолжал: — Я считаю, что для «молодого организма», как ты меня часто величаешь, главное — деятельность. Настоящая, не топтание на месте, а стремление вперед, «чтобы брюки трещали в шагу», как говорил Маяковский.

— Надо — все делать в меру, — пыталась возразить Зинаида Павловна.

Но Вадим уже был затронут за живое. Теперь его ни за что не переубедишь.

— В меру… В меру… — громыхал он на всю столовую. В этот момент, ему казалось, что и голос его был похож на бас Маяковского. — Где она, эта самая мера? Не хочешь ли ты, чтобы я уподобился Жорке Кучинскому?.. Он соблюдает все законы для равномерного развития «молодого организма». Папа у него какой-то большой начальник в главке, присылает каждый день машину к институту. Сынок едет играть в теннис не потому, что увлекается этой игрой, а потому, что считает это занятие высшим шиком. Он вовремя обедает, отдыхает, а вечерами волочится за девчонками.