Ноктюрны (сборник) - Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк

– Я, то есть я расскажу все, Тэночка… – заявил Антон каким-то не своим голосом. – Ведь я не говорю, что счет не мой и что в книжку занесен не он… Неловко же было написать, что пропито 184 р. 33 к.

– Он меня довел до того, что я должна осматривать его карманы и записные книжки… – объясняла Анна Гавриловна с слезливыми нотами в голосе. – Это уже последнее дело… Помилуйте, женщина должна делать обыски! Я кончила гимназию с серебряной медалью… Наконец у меня совсем не такой характер. Довести женщину до этого состояния, это… это…

Конечно, явились слезы. Друзьям пришлось переждать, когда этот дождь пройдет.

III

– Я прошу только об одном: дайте мне рассказать все… все… – начал Антон взволнованным голосом. – Да, все… В Петербург я поехал хлопотать по делу о наследстве после моей тетки (Анна Гавриловна горько улыбнулась). Да, о наследстве… Хорошо. Приезжаю туда. Разыскал знакомого адвоката – Пищалкин, мы с ним еще в университете вместе учились. Хорошо. Ну, то-ce… Делали справки, собирали какие-то справки, одним словом, устали, как собаки. Пищалкин и говорит: «Поедем, брат, на острова, передохнем свежим воздухом»… Тэночка, пожалуйста, не перебивай меня. Ведь это он говорит, а не я. Хорошо. Я думал, что мы так пройдемся по островам и самое большее зайдем поужинать куда-нибудь к Фелисьену (Анна Гавриловна сделала нетерпеливый жест). Да, к Фелисьену… А тут по дороге эта «Кинь-Грусть». Пищалкин и затащил меня туда… Он тоже человек семейный, недавно старшая дочь в гимназию поступила. Такая славная девочка… Хорошо. Погуляли мы по саду, посмотрели представление на открытой сцене, зашли в буфет – он выпил две рюмки водки, а я английской горькой. Всего одну рюмку, Тэночка. Потом отправились в закрытый театр. Там шла новая оперетка «Девушка в трех юбках». Ну, оперетка так себе, могло бы быть лучше… Впрочем, одна француженка ничего… гм… да…

– И все он лжет… – тихо проговорила Анна Гавриловна, заломив в отчаянии руки. – Ни одного слова правды!

Иван Васильевич немым взглядом попросил ее не перебивать рассказчика. Его начали интересовать похождения Антона.

– Пищалкин и говорит, Тэночка: «Давай, поужинаем в отдельном кабинете?» Кажется, чего невиннее… Я согласился. Всякий человек ужинает… Кажется, ничего в этом особенного нет? Хорошо. Заказали ужин. Я нарочно выбрал самое дешевое, что только было. Антрекот какой-то…

– Вот и лжешь, – не утерпела Анна Гавриловна. – В счете никакого антрекота нет…

– Может быть, и не антрекот, – великодушно согласился Антон. – Черт с ним, с антрекотом. Хорошо. Сидим. Пищалкин опять выпил две рюмки водки, а я опять английской горькой. Потом пили портер… Потом я спросил бутылку шампанского… Видишь, Тэночка, я ничего не скрываю. Нельзя же, человек хлопочет по моему делу, привык пить дорогие вина… Только это мы выпили шампанское и спросили ликера – не помню, какой – и кофе… Да… А по коридору в это время что-то так и шуршит, потом этакий смех… женский смех. А у Пищалкина характер игривый… Выскакивает в коридор, и не успел я оглянуться, как он уж тащит двух цыганок – одна черная, как головешка, а другая белокурая. Все это сделалось как-то вдруг, и я даже хотел уйти… Ей-Богу, хотел! Но не ловко обижать товарища, с которым вместе в университете учился… И потом завтра у нас опять хлопоты по делу.

– Как трудно было, я думаю, тебе остаться в такой компании? – съязвила Анна Гавриловна.

– Да ведь Пищалкин тоже человек семейный. У него дочь в гимназию поступила… Хорошо. Сидим… Я ничего не скрываю, Тэночка. Пищалкин сел рядом с черномазой, а около меня поместилась эта белокуренькая… Признаюсь, она меня заинтересовала: цыганка и вдруг белокурая. Ведь и ты удивилась бы, если бы увидела белого воробья. Костюм на ней такой, цыганский, монеты звенят, а глазенки так и светятся. Так это смотрит на меня пристально-пристально, точно вот хочет узнать и не может. Мы, говорит, где-то с тобой встречались… Так и режет на «ты». Ужасная нахалка, как оказалось впоследствии. Да… Ну, конечно, сейчас запросили ужин, потом цветов, потом конфет… Смотрю, а Пищалкин финьшампань так и душит. Я еще спросил себе антрекот…

– Опять врешь…

– Тьфу! Ошибся… Что-то одним словом спросил… из съестного. А Пищалкин сразу потребовал шампанского две бутылки… Тут и пошло все колесом. Его черномазая просит русский хор пригласить… Пригласили. Ну, что-то такое пели… Пищалкин подарил примадонне свое обручальное кольцо. А моя белокуренькая ласкается ко мне, как котенок, и шепчет: «Заставьте петь нас, цыганок»… Я нечего не скрываю, Тэночка. Я соглашаюсь, потому что попал на пьяную зарубку, как говорят купцы. Вот и привалила орда неверная… Одним словом, фараоны. Песни, гиканье, пляска… Пищалкин пустился вприсядку. Так и жарит… А моя Таня, это белокуренькая-то, так и жмется ко мне плечом… Видит, конечно, что человек с непривычки опьянел и ничего не понимает… Жмется ко мне и этак коленкой меня под столом толкает.

– Довольно! – протестовала Анна Гавриловна. – Дальше все известно…

– Нет, уж позвольте, Анна Гавриловна, – возмущался Иван Васильевич, увлекаясь рассказом Антона все больше. – Продолжай, Антон…

– Да, жмется эта Танька, коленкой меня толкает и шепчет: «А вы бы мужчин наших угостили… Они пиво пьют». Конечно, я сказал лакею, чтобы дали пива этим подлецам. Черномазые, носатые, глаза как угли – страшно смотреть, одним словом. Я еще думаю про себя: «Разорвут они Пищалкина, как кошку», потому что он уж начал обнимать и целовать свою головешку. Да… Только смотрю я, а в соседний номер лакеи и тащат целых три ящика пива. Вот так хороши «мужчины»… Я нарочно ходил посмотреть, как они пьют – настоящие черные тараканы или компот из чернослива. Ну, а у нас шампанское рекой льется, какие-то жиды на цимбалах зажаривают… Виноват, забыл: когда я спросил пива мужчинам, Таня поблагодарила меня ногой. Видишь, Тэночка, я ничего не скрываю. Дальше – больше… Пищалкин совсем разошелся и, смотрю, сидит уже с двумя головешками: одну обнимает, другую целует. И меня, признаюсь, начало подмывать… Думаю, что же, жена ничего не узнает – так и думаю, вот до чего напился, а интересно, как это белокурые цыганки любят… Начинаю на эту тему заговаривать, Таня смеется и говорит мне: «А видел цыгана, который басом пел? Это мой муж… Смотри, достанется нам обоим». А цыганище, я вам скажу, невероятный, прямо монумент… Как быть?.. Я то-ce, а Таня только головкой качает и этак легонько вздыхает. Жаль мне, говорит, тебя, уж очень хороший барин… Я настаиваю… Хорошо, говорит,