Эхо Непрядвы - Владимир Возовиков

- Хурра-гх!..

Будто с неба свалился длиннорукий Клещ со своими молотобойцами. Вавила лишь мельком увидел его сухое, железного цвета лицо - громадная алебарда кузнецкого старшины надвое распластала щит первого вскочившего на стену врага, и тот, взмахнув мечом, спиной назад рухнул в пустоту. Клещ резким уколом алебарды встретил второго нукера, пытаясь сбросить, но тот, оставив щит на острие, нырнул под алебарду, выбросил меч вперед, и только двухслойный панцирь спас Клеща от смерти - Вавила видел, как острие вражеского клинка рассекло верхний слой кольчуги; Клещ от удара качнулся назад, древком алебарды стал молотить врага по голове. Еще трое закованных в железо ордынцев скрестили оружие с копьями ополченцев, а над стеной появлялись новые щиты и железные шлемы.

Встав над тюфяком, Вавила обеими руками приподнял горячий ствол, в упор направляя жерло на скученных врагов.

- Пали, Пронька, пали!

Теснимые справа копьями кузнечан, враги полезли на левую сторону, быстро расправляясь с малоопытными ополченцами; уже остро отточенная русская сулица, оказавшаяся в руках вислоусого, с налитыми кровью бычьими глазами ордынца, заносилась, угрожая пушкарям, и Вавила, едва удерживая ствол, совсем не думая о том, что может погибнуть от собственного выстрела, самыми страшными словами клял Проньку, требуя подпалить затравку. То ли очумелый пушкарь наконец расслышал, то ли увидел, что выбирать уже не приходится, ибо смерть подступила к ним, - перед зажмуренными глазами Вавилы вдруг разлилось красное, гром и безмолвие слились, ядовитый серный дым ворвался в ноздри, ствол сам выпал из его рук, и он открыл глаза, не зная, какой мир увидит: здешний или преисподнюю - ведь уходя из жизни с проклятиями на устах, какими осыпал он Проньку, можно было как раз угодить в царство дьявола. В белом дыму шаталась, кренилась набок стена, он опустился на камень, чтобы не свалиться. Из дыма выплыл зубец, в проеме было пусто, какие-то красные лохмотья свисали с розового камня. Потом нахлынули ошалелые, потные лица, сверкание топоров и копий, Пронька сидел перед ним на корточках и, ощупывая, заглядывал в глаза, губы его немо шевелились. Вавила догадался, стянул рукавицы, снял шлем, стал ощупывать уши. Их них текло липкое, глянул на руки - пальцы в крови. Пронька дал ему клочок корпии, Вавила заткнул уши, встал, отыскал взглядом Клеща. Прикрытый щитами двух ополченцев, тот лил вниз из бочонка пылающую смолу. Поддерживаемый Пронькой и молодым пушкарем, Вавила шел по зыбкой стене, с удивлением глядя на людей у бойниц, на белокаменные башни и золоченые купола храмов, на пролетающие над стеной каменные ядра, на суетящиеся внизу толпы, и с трудом узнавал онемевший мир. Казалось, люди в этом мире превратились в скоморохов, разыгрывающих перед ним шуточное представление, намертво замкнув рты и залепив уши воском единственному зрителю. Скомороший балаган этот казался нестрашным - в нем махали деревянными мечами и тупыми копьями, жгли огни для потехи и вместо крови лили краску, малюя раны на телах. Но представление разыгрывалось настолько серьезно, что теряло всякий смысл, оно могло показаться жалким, если бы не было кощунственным: в нем по-прежнему пахло настоящей кровью, смрадом разложения и пожарища.

В этот день воины Кутлабуги постарались оправдаться в ханских глазах за неудачи прошлого приступа. Удлинив и связав лестницы, чтобы защитникам крепости труднее было сталкивать их, они лезли наверх как бешеные, не считаясь с потерями. Много окровавленных и обожженных тел скатилось в тот день по крутому берегу в струи обмелевшей Неглинки. Запруженная мертвецами, она к концу приступа вздулась красной водой, мешая свежим сотням подступать к стене, - как будто собрались в ней уже все слезы, которые прольются в далеких степных аилах по сгинувшим добытчикам. Упорство крымчаков едва не принесло им успеха. В двух местах штурмующие ворвались на стену. Близ угловой Неглинской башни сам Томила повел в бой левое крыло кузнечан, и стена была скоро очищена, а лестницы зажжены горшками греческого огня, но в другом месте, между запертой изнутри серединной башенкой и сотней кожевников, нескольким десяткам врагов удалось закрепиться. Боковым выстрелом тюфяка из башни сдвоенная лестница была разрушена, и пока подтаскивались новые, ордынцы образовали на трехметровой ширины стене сплошной еж копий, яростно отстреливались из луков, выигрывая время. Лишь Каримке с его нечеловеческой силой удалось раздвинуть чужие копья, втиснуться между ними. Тотчас из задних рядов стальные лезвия уперлись ему в грудь и отбросили - дощатая броня спасла старшину кожевников от верной смерти. Скованное узостью стены, тяжелорукое воинство Каримки не могло столкнуть врагов и вынуждено было тоже взяться за луки. Стоя друг против друга, две враждебные стенки яростно сыпали каленым железом, но соединенные вместе щиты не пропускали стрел. К счастью, вовремя подоспели конники с Соборной площади. Придвинув одну из внутренних лестниц к захваченному врагом участку, они устремились вверх по ее ступеням, ордынский еж рассыпался, и после короткой свирепой резни Каримка своими руками сбросил в Неглинку последнего ордынца. Почти треть кожевников была убита и ранена, на панцире Каримки не было пластины, которую бы не оцарапало вражеское железо, шлем иссечен, забрало погнуто, на щеке набух громадный синяк, и левый глаз старшины едва светился из узкой щелочки.

В самый разгар схватки у Неглинской башни стрела арбалета пробила грудь боярина Томилы. Давно позабыв о ссоре с ним, ратники снимали шапки и утирали слезы, когда старого воина уносили вниз. Здесь, на неглинской стороне, Томила стал тем же, кем на фроловской Олекса.

В тот день пушкарю Вавиле суждено было пережить еще одну горчайшую утрату: возле Москворецкой башни в ожесточенной схватке с нукерами Батарбека погиб его друг, любимец всех ополченцев и душа бронной сотни Данила Рублев.

Стрелу, обернутую пергаментом, Тохтамышу принесли в самый разгар приступа. Лазутчик сообщал: "Великий хан, московиты будут сражаться до последнего. Воду отравить нельзя, потому что в Кремле есть ключи. Съестные припасы попрятаны в разных местах и охраняются. Заставь их отворить ворота хотя бы для встречи посла. Я сделаю так, что закрыть ворота они не сумеют. Только пусть твои воины не мешкают". Письмо было от Некомата, другие лазутчики молчали: то ли затаились, уже не веря в успех осады, то ли не знали, о чем доносить хану, то ли побиты - железо войны слепо. Нынешний приступ начинался как будто успешнее, но когда из-за дыма глянуло солнце, все четыре тарана горели, даже не поколебав московских ворот и стены, а потом и поднявшиеся наверх нукеры были сброшены в ров. Слева от своего тумена, на небольшом взгорке, хан различал фигуру темника Батарбека, понуро сидящего на рослом чалом мерине. И старый волк обломал зубы о московский камень. Два года назад он видел поражение Мамая на Непрядве и вот снова понапрасну теряет лучших воинов. Если Москву взять не удастся, не потянет ли Батарбека искать нового владыку, как потянуло с Куликова поля?

Через три часа после начала приступа толпы грязных, окровавленных, обожженных степняков хлынули от кремлевской стены без приказа. Хан удалился в ставку, чтобы не смотреть на свое новое поражение, но ощущал его, кажется, всем собственным телом, как ощущает траву змея, сбросившая кожу. Когда он снова вышел наружу, под стеной лишь чадили тараны да брошенные катапульты тянули вверх свои шеи, словно хотели заглянуть в упрямый город. Тохтамыш велел Караче вызвать темников и Шихомата с Адашем, а также послать в обоз за нижегородскими княжичами. До сих пор он держал их вдали от себя, приняв лишь покорную грамоту их отца. Настало время прибегнуть к услугам самих полупленных княжат.

- Передай также начальникам тысяч: десятников, чьи воины первыми побежали от стен, взять под стражу.

X

Адам с Олексой, сидя прямо на стене, закусывали снедью, принесенной Адамовой женкой. Обоим пришлось хорошо потрудиться - Адам расстрелял три запаса стрел из саадака, Олекса не считал, сколько сулиц и пудовых камней своими руками свергнул на головы штурмующих. Вавилу отослали к лекарям: он как будто стал различать звуки, но жаловался на боль в ушах.

- Жалко, если совсем оглохнет мужик, - говорил Адам. - Кабы не он нынче, не знаю уж, до чего бы дошло на стене.

- Глухой - не слепой, - ответил Олекса. - Пушкари, они все глуховаты. А за нынешнее дело достоин Вавила серебряной гривны. Увижу князя - скажу.

- А бояре? Слыхано ль дело - воинскую награду простому посадскому человеку?

- Будь у меня своя - снял бы и повесил ему на шею. Он да Пронька - лучших воинов не сыскать. Они столько ворогов упокоили, што иному дружиннику за три века не осилить.

- Неужто и теперь хан не угомонится? - Жуя пирог, Адам следил за ополченцами, пополнявшими боезапас. - Экую прорву камней на них свалили, почитай, половину заготовленной смолы сожгли, тюфяки от пальбы лопаются.