Многоликое волшебство - Дмитрий Лебедев

Ну и пусть себе стынет. Пусть боятся нас, подлинных детей великой степи. Именно они были настоящим народом Мондарка. Не эти ряженые горожане, разменявшие саму свою сущность в бессмысленном, предательском подражании Хаббаду. Не эти черепахи кованные, убивающие лошадей своими подковами, лишая старейшего и вернейшего друга кочевника связи с матерью землей, разрывая тем самым и свою с нею связь. Не эта бестолковая и неповоротливая пехота, годная разве что на обслуживание коней, а не для войны.

Только кочевник несет в себе дух степей, только ему и наносить этот первый самый трудный удар. Они были горды выпавшей на их долю честью. Они не боялись. Страху нет места в сердце степного воителя. Они готовы были принять смерть, не дрогнув, не задумываясь, потому как не может подобное сомнение марать дух кочевого народа.

Перед ними уже замаячил земляной вал, за который им надо было прорваться, цель была близка. Прав был этот презренный хаббадец, которого поставил над ними Великий Повелитель, что только им может удаться перевалить через вал. Эти неповоротливые городские черепахи никогда не смогут перемахнуть и через вдвое меньший. Только легкие, стремительные кочевники могут это попробовать сделать, только им это может оказаться по силам, и они сделают все, чтобы ставка на них оправдалась.

Но с неба посыпались камни, разрушая извечный атакующий строй. Заработали многочисленные катапульты, расположенные в фортах на холмах. Кони спотыкались, опрокидывая своих всадников, еще больше ломая строй, но, несмотря ни на что, они постепенно выправляли его. Что может справиться с умением, всосанным с молоком матери? Как заставить кочевника сбиться с шага? Что может разрушить их строй?

И снова лавина неумолимо летела на земляные валы. А катапульты даже оставили свои попытки повредить им, отчаявшись, по всей видимости, из-за тщетности своих усилий.

Но что это за подлость такая? Кони проваливаются прямо в землю, увлекая за собою наездников. Какой там строй, какой порядок? Только мерзость хладнокровных хаббадцев способна на такое. Не могут с воином сойтись, так на конях отыгрываться. Конь, он же, как ребенок. Это ж, как вырезать в стойбище детей, когда до взрослых не дотянуться. Сердце разрывается от такой подлости.

И катапульты вновь проснулись, словно почуяли, что могут теперь бесчестьем своим чего решить. И стрелы обрушились шквальным ливнем. Кочевники, конечно, тоже отвечали из кривых своих луков, но бить-то приходилось наугад, куда-то за стену. Да и много ли урона они нанесут этим трусливым слизням, укрывшимся со всех сторон щитами, шевелящимся словно гневный змей степей чешуей на солнце?

Захлебнулась атака. Ничего уж не поделать, захлебнулась.

Как ни позорно, а отступать придется, не то без славы положим жизни, да и только. А может, и не так уж много в том позора? Отступать-то от стен, от катапульт и прочей неживой гадости. Не от честного боя уходят они, не от бешенной рубки, не от сабельного пения.

Как бы то ни было, а волна уже поворотила назад, устремляясь по направлению к лагерю. Вот что позором было — так оставлять своих братьев на поле, но боги дадут — вернутся они за ними, а заодно и за жизнями этих хладнокровных хаббадских червей, не способных на честный бой, охотников на коней, убийц беззащитных, трусов, укрывающихся за своими адскими машинами…

Ринальд внимательно наблюдал за происходящим со стен форта, что был расположен на западном холме, и вздохнул с облегчением, когда увидел, как откатываются орды кочевников после неудачной попытки захватить с наскока оборонительные рубежи. Хотя успокаиваться, собственно, было не с чего. Ему больше было бы на руку, если б дикая степная конница покрепче завязла в безнадежном штурме. Так удалось бы посильнее их потрепать.

Но и так не плохо, думал он, глядя, как откладывают лучшие его пехотинцы так и не понадобившиеся копья. То ли ему казалось, то ли и впрямь они были совершенно спокойны. Еще бы, лучшие из лучших, почти поголовно ветераны, гвардейцы, всю свою жизнь готовившиеся к этому дню, втайне, разумеется, надеясь, что он никогда не настанет. Жаль, конечно, что пришлось их выставить на этом самом жарком месте. Особой надежды остаться в живых у них нет, по крайней мере, у большинства из них, но и выбора особенного не было. Это единственный способ реально ослабить противника еще до того, как он попадет в котлован, еще утром бывший лагерем.

Второй раз этого фокуса не выкинуть, ямы уже завалены телами всадников и коней разве что не с горкой, так что следующий штурм приведет к падению передового рубежа. Не стоит зря на сей счет обольщаться, но это, собственно, тоже было частью плана. Для того вал и был сделан такой высоты и профиля, чтобы легкая кавалерия Мондарка смогла его преодолеть с разгона. Лишь бы они не выкинули чего неожиданного.

А катапульты, арбалетчики и лучники будут работать и во время второго штурма. Немало должны они унести жизней этих проклятых варваров.

Необычайно яркая зарница отвлекла его от размышлений. Ринальд повернулся на запад и увидел чудовищную пляску лилового пламени, возносящуюся едва не до солнца. Происходи все это ночью, наверное, и тогда все поле было бы в достаточной степени освещено.

Ринальд поймал себя на том, что молится, не обращаясь к какому-либо конкретному богу, а так, в пустоту. Просто потому, что не мог не молиться. Лишь бы не вмешивалась в его планы магия. По крайней мере, враждебная. У него до сих пор перед глазами стояли картины штурма и падения Курры. Что бы он ни делал, что бы ни выдумывал — будет совершенно напрасным, если только вмешается магия. Он чувствовал такую обреченность при одной только мысли об этом, что руки сами опускались и делать ничего не хотелось… Ко всем чертям, об этом думать.

Он отдал ряд текущих указаний и пошел в шатер, хлебнуть бодрящего отвара, сделанного на корнях трав с восточного предгорья, горячего и приятного на вкус. Надо стараться, чтобы сил у него хватило на весь день, обещавший быть куда как длинным.

За столиком сидел этот чудной чародей с зеркалом в руках и, как ни в чем не бывало, старательно работал длинной бритвой над своей трехдневной щетиной, пытаясь наметить сложный контур мудреной, но весьма элегантной бороды. Ему что, все по барабану, что ли? Чем-нибудь его можно пронять? Его же друг сейчас сражается на вершине холма, а он тут сидит, фасон бороды изобретает.

— Не так мрачно, командир, — сообщил с улыбкой Валерий, не отрываясь впрочем от бритья. — Я уверен, что ты сделаешь все, что от тебя только может зависеть, но, к сожалению, мы все в какой-то мере заложники этой чисто семейной беседы, что протекает сейчас на холме.