Дом толкователя - Илья Виницкий

141

Как замечает Ричард Уортман, «культ памяти» Александра, насаждаемый с самых первых дней своего царствования его братом, впоследствии стал непременной частью «сценариев власти» русских государей: «Если в XVIII в. память правителей подлежала скорому и бесславному забвению, то память правителей XIX в. будет идеализироваться их преемниками и изменяться до неузнаваемости. Чувство утраты представлялось национальным горем, которое испытывал народ, похоронивший императора и соболезнующий его семье» (Уортман: 361).

142

Баллада была написана, по всей видимости, в конце 1826 года (см. письмо Языкова от 5 января 1827 г.). 14 января 1827 года поэт отослал ее брату с просьбой передать Ф. В. Булгарину (Языков 1913: 299). Что и было исполнено.

143

«Вся земля наша, — говорил тогда Филарет Московский, — от края до края прочерчена погребальными путями царскими» (цит. по: Барсуков: 1). Ср. также поздние стихи Жуковского, в которых вспоминаются похороны государя: «И за гробом сокрушенно, // В погребальный слившись ход, // Вся империя идет» («Бородинская годовщина», 1839) (Жуковский: II, 320).

144

В пятом отделении церемониала упоминаются «две верховые лошади покойного императора, бывшие с ним в Париже и находившиеся на пенсионе в таком уборе, как употреблялись» (Данилевский: 152).

145

Ср. в «Графе Гапсбургском»: «И вдруг из среды величавых гостей // Выходит, одеян таларом, // Певец в красоте поседелых кудрей <…> // И смело ударил Певец по струнам. // И голос приятный раздался…» (Жуковский: II, 126).

146

Москвич Михаил Погодин задумал тогда «издать все сочинения на смерть Государя» (Барсуков: 4). Ср. «Элегическая песнь на кончину государя императора Александра I» Д. Глебова; «Отрывок из Сочинения: Плачь Россиян над гробом Александра Благословенного» П. Теряева; «Закатилось солнце красное…» И. Ветринского (Данилевский: 32 и др.); «Песнь печальная на кончину Александра I, бессмертного самодержца Всероссийского» Константина Икономоса, «Доброе слово русского крестьянина об Императоре Александре I» Ф.Т., «Мысли патриота при гробе Александра I» В.Б., а также стихи Зинаиды Волконской, П. Шаликова, М. Дмитриева и других поэтов.

147

Панегирик Уварова «А la mémoire de l’empereur Alexandre» был напечатан в том же 1826 году, немедленно переведен на русский язык (Памяти Императора Александра. СПб., 1826) и перепечатан в «Сыне отечества» (1826. Ч. 105. С. 375–391).

148

К Карамзину восходит и описание тризны с приношением в жертву коня (Карамзин: 87–88).

149

В своей версии Пушкин отталкивался от «философической» интерпретации предания о смерти Олега, предложенной Карамзиным в статье «О случаях и характерах в российской истории, которые могут быть предметом художеств» (1802): «…герой, победитель Греческой империи, умер от гадины! Впечатление сей картины должно быть нравоучительное: помни тленность человеческой жизни!» (Карамзин 1982: 107; курсив авторский. — И.В.). Языков же в своей балладе об историческом значении почившего владыки обращается к «Истории государства Российского».

150

В письме к родным от 2 сентября 1826 года Языков писал о своих надеждах на нового монарха, который, «кажется, имеет волю крепкую и истинное расположение к добру». Правда, эта комплиментарная характеристика у Языкова сопровождается ехидным замечанием, что «нового государя» хвалят «особенно немцы» (Языков 1913: 260).

151

Как известно, Языков отозвался на это событие стихотворением памяти К. Ф. Рылеева.

152

Ср. первый отклик Жуковского на смерть императора в «Хоре девиц Екатерининского института на последнем экзамене, по случаю выпуска их, 1826 года февраля 20 дня»: «Был у нас другой хранитель, // Честь земли, земли краса; // Он уж взят на небеса! // Небеса его обитель! <…> Ах! Из той небесной сени, // Где таишься ты от нас, // Преклонись на детский глас, // Удалившийся наш гений!» (Жуковский: II, 248). Эти стихи, пропетые институтками в присутствии молодого государя и его матери, были опубликованы без указания имени автора в мартовской книжке «Дамского журнала» за 1826 год. Непосредственным же откликом поэта на смерть государя было его письмо к А. И. Тургеневу от 28 ноября 1825 года: «Жизнь нашего Александра была лучшим временем нашей жизни: время наших надежд; наша деятельность принадлежит его веку; он был слит со всем нашим лучшим. Теперь только осталась в душе к нему благодарность: все обвинявшие его забыты. Лучшего из государей Европы не стало» (ПЖТ: 203). Тот же мотив в панегирике Александру С. С. Уварова: «…поколение, к которому принадлежу я и для которого начертаны сии строки, не отделится от своих воспоминаний <…> скорбь его о Твоей потере соединяется со скорбию о потере юности и надежды; под Твоим покровом протекла для него лучшая половина жизни…» (Уваров: 391). Позднее мотив неразрывной связи «александровского поколения» с покойным императором канонизировал А. С. Пушкин в стихотворении «Была пора: наш праздник молодой…» (1836).

153

Напомним, что именно на сопоставлении льстивого певца с Пушкиным строится язвительная «Старая быль» (1829) П. Катенина, продолжающая линию языковского «Олега» (здесь есть и русский князь, и певец, и конь, и кубок с медом) (Тынянов: 75–88).

154

Начиная с третьего издания «Стихотворений» (1824), Жуковский печатал этот перевод под названием «Горная дорога». Текст стихотворения дается нами по первой публикации в «Для немногих» (№ 4. С. 3–7).

155

Ср.: «…благодаря тому, что последняя строфа как бы осмысляет все стихотворение, образ царицы воспринимается в контексте не как указание на определенную часть пейзажа, но как романтический образ „высоко и светло сидящей на вечно незыблемом троне“ прекрасной девы, как „ewig-weibliche“ романтико-эротической лирики» (Вольпе: 379).

156

Параллельное сличение текстов, в частности, показывает, что Жуковский сознательно придает своему переводу более высокую эмоциональность: 19 восклицательных знаков против одного у Шиллера. Пристрастие к восклицательному знаку — вообще отличительная черта пунктуации Жуковского (интересно сопоставить его поэзию в этом аспекте с творчеством других современников).