Дом толкователя - Илья Виницкий

124

Напомним, что «Пролог» «драматической поэмы» «Орлеанская дева» (из Шиллера) впервые был опубликован в шестой книжке «Для немногих», получившей цензурное разрешение в тот же день (3 июня 1818 года), что и пятая книжка, включавшая послание великой княгине и балладу об императоре Рудольфе. Попутно заметим, что мотив священного союза поэта и властелина, восходящий в истории русской поэзии к двум шиллеровским произведениям в переводе Жуковского, впоследствии нашел «формульное» выражение в известном монологе Самозванца из пушкинского «Бориса Годунова».

125

Ср. описание идеального монарха из «Пролога» к «Орлеанской деве»: «…защитник плуга, // Хранитель стад, плодотворитель нив, // Невольникам дарующий свободу, // Скликающий пред троном наши грады, // Покров бессилия, гроза злодейства, // Без зависти возвышенный над миром, // И человек и ангел утешенья…» О связи «Орлеанской девы» с романтическим монархизмом Жуковского см. прекрасную работу Л. Киселевой (Киселева). Вообще тема Александра в «Орлеанской деве» Жуковского (1817–1822) заслуживает отдельной статьи: смирение и прекраснодушие дофина, его глубокая религиозность и вера в предсказания, готовность отказаться от престола, чудесная победа над Иноземцем и спасение страны: «Мне сердце говорит: ты дашь нам мир, // И Франции создатель новый будешь». Крайне интересно, что сам император отнесся к переводу Жуковского враждебно (запрет на постановку в 1822 году [Киселева]). Вероятную причину этой враждебности мы видим в многочисленных намеренных или случайных аллюзиях на болезненные для царя темы: нерешительность; безумие отца («Ужасная свершается судьба // Над родом Валуа… Отец мой был безумцем двадцать лет…»); наконец, полная доверенность к боговдохновенной предсказательнице, сообщающей монарху высочайшую волю и призывающей к освободительной войне (пророчества госпожи Крюденер 1818–1821 годов и разочарование государя в прежней конфидентке, вынужденной покинуть Петербург в конце 1821 года; знаменательно, что сама Крюденер не раз сравнивала себя с Орлеанской девой [Гречаная: 147; РА 1885: № 3, 320]).

126

В этой связи было бы крайне интересным исследовать типологические отличия мистических прочтений современной истории в поэзии Жуковского и сочинениях популярных мистиков (от госпожи Крюденер до священника Левицкого). Заметим, что в деле истолкования современных событий тайным конкурентом Поэта оказывается также Историк (Карамзин).

127

Далекий отголосок этой битвы слышится в пушкинских «Стансах» (Альтшуллер: 47–49).

128

Об этом хорошо сказано в работе Аннет Пейн: Жуковский «underlines the mystery of the act of revelation, which is unrelated to process of the mind, and only of the heart» (P. 101).

129

«Sass König Rudolphs heilege Macht // Beim festischen Kronungsmahle. // Die Speisen trug der Falzgraf des Rheins, // Es schenkte der Bohme des perlenden Weins, // Und aile die Wahler, die Sieben, // Wie der Steme Chor urn die Sonne sich stellt, // Umstanden geschafrig den Herrscher der Welt, // Die Wurde des Amtes zu uben» (Schiller. II, I, 276).

130

Семь курфюрстов — 4 светских владыки и 3 церковных иерарха. См. их имена в: Schiller: II, Teil II В, 187.

131

«Schiller verbindet die Siebenzahl mit dem Keplerschen heliozentrischen Weltbild» (Schiller: II, Teil II B, 187).

132

Перенесение «исторического» действия на небеса — прием, как мы видели, уже опробованный поэтом во второй части «Двенадцати спящих дев»…

133

Прием символической «вертикализации» балладного пространства вопреки переводимому оригиналу отмечен Сергеем Аверинцевым в «Рыцаре Тогенбурге» (Аверинцев: 273–274).

134

Англия, Франция, Пруссия, Австрия, Швеция, Испания и Португалия. Представители этих держав были приглашены и на Ахенскую конференцию.

135

Напомним, что баллада вместе с Посланием государыне великой княгине Александре Феодоровне на рождение ее сына вышла в весеннем выпуске сборника «Для немногих». В послании, датированном апрелем, особо подчеркивалась приуроченность воспеваемого события к Пасхе. Ср. также в этой связи важный апокалиптический мотив: «И родила она младенца мужеского пола, которому надлежит пасти народы жезлом железным» (Откр. 12, 5).

136

Ср. интересные наблюдения А. Н. Архангельского о «балладном» характере политики императора Александра: «Царь как бы упреждал поиски жанра, сочинительствовал в истории <…>» (Архангельский: 134–135).

137

Правда, очень скоро «космополитическая» баллада Жуковского выполнила свою функцию романтического «освоения» Запада. Знаменательно, что борьба «младоархаистов» за создание национальной баллады во второй половине 1810-х годов совпадает по времени с резкой критикой внешней политики государя с националистических позиций (суммарная позиция критиков: интересы России и русской словесности не должны раствориться в западной политике и литературе).

138

Напомним, что сам термин «мистическая баллада» принадлежит другу Жуковского Блудову (его характеристика «Вадима»).

139

Тема Александра возрождается в творчестве Жуковского после смерти государя, но в совершенно иной идеологической огласовке — спиритуальной: покойный император теперь предстает как легкая тень, отлетевшая от мира, как вечный символ воспоминания о лучших днях младости поэта и его друзей (письмо к Тургеневу от 28 ноября 1825 года), как ангел-хранитель России (статья о празднике 1834 года).

140

В год написания пушкинской баллады Александр был «вынужден» избавиться от своего верного друга, министра графа Иоанна Каподистриа. Вообще похоже, что торжественное (и вынужденное) расставание государя с другом входило в его поведенческий сценарий (ср. его театрализованное прощание со Сперанским). О возможной связи образа Олега с Александром см.: Keil 5. По заключению О. А. Проскурина, стихотворение Пушкина «оказывается первым опытом импликации в „исторический материал“ размышлений Пушкина над коллизией поэт — монарх и, в частности, над коллизией его первоначальных отношений с Александром» (Проскурин: 107). Жанр «Песни о вещем Олеге» исследователь определяет синкретически: род «философско-исторической баллады-элегии» (Там же).