История новоевропейской философии - Вадим Васильев

Вот, говорят, время само по себе имеет одно измерение, когда так говорят, то обращают внимание именно на этот аспект. Психическая жизнь, не имея в себе ничего, никаких зацепок, никакого постоянного, все меняется, вот она разворачивает только этот аспект времени — последовательность. А как же быть с постоянством и одновременностью, они тоже должны быть чем‑то наполнены — вот для этого и нужно пространство. Пространство нам дает и примеры одновременности, потому что нельзя представить одновременные непространственные вещи — нельзя себе представить две одновременных эмоции, к примеру, считает Кант. Попробуйте, можно это сделать или нет, может тут тоже можно возразить? А два одновременно существующих предмета, пожалуйста, вот их сколько угодно. Но они все пространственны. И постоянство тоже поставляется нам через пространство. Вот поэтому, говорит Кант, коль скоро мы воспринимаем свою внутреннюю жизнь, мы обязательно должны воспринимать и внешнюю жизнь. Они завязаны — внешнее и внутреннее. Но, подчеркиваю, это внешнее и внутреннее в относительном смысле. Потому, что по большому счету и все пространственные созерцания, все вот эти столы, парты, двери — все это также субъективно, ведь это же явления, это же не существует само по себе.

— А вот закон причинности — он объективен?

Об этом я скажу — это главная проблема кантовской философии — проблема доказательства объективности причинности по отношению к миру явлений. Вот по отношению к миру явлений, она объективна, а вообще, для «вещей вообще», этот закон не имеет значимости. Кстати, вот еще один синоним «вещи — в-себе» — «вещь вообще» (Ding ueberhaupt), вот такое понятие Кант использует. И еще есть один синоним «вещи — в-себе» — это ноумен. Явления синонимичны феноменам, а вещи сами по себе — ноуменам.

Ну, мы немного прошли вперед, углубившись в темы зрелой философии Канта, а, между тем я обещал вам о поворотном пункте рассказать.

Тут уже Кант чувствует, что уже в состоянии написать работу. И подворачивается случай, точнее говоря, даже не случай подворачивается, а просто необходимость назревает написать такую работу. Канта делают в 70–м году профессором, ординарным профессором кафедры метафизики и он должен защитить диссертацию. Правда, его профессором раньше назначили, обычно было наоборот, надо было защитить, а потом стать профессором. Ну, вот так вот сделали. Ну, учитывая, что у нег уже была профессорская диссертация, в свое время написанная еще в 55 году. Но тогда не получилось, уже сроки прошли для утверждения. Дали ему эту возможность позже. И Кант написал ее.

В ней он изложил как раз новейшую теорию пространства и времени, в ней он изложил также связанное с этой идеей очень важное для его философии методологическое правило, запрещающее смешивать чувственность и рассудок. Вот еще один важный здесь момент — тоже логическое следствие пертурбации, которые произошли с его мыслью вследствие анализа неконгруэтных подобий. Вот если чувственность и рассудок имеют разные источники, то тогда мы не можем бездумно предицировать чувственные представления рассудочным объектам, и наоборот. Надо быть очень аккуратными. Дело в том, что сфера применимости чувственных и рассудочных понятий не совпадают, по Канту. Рассудочные понятия значимы для вещей вообще, а чувственные понятия значимы только для мира явлений. Вот поэтому мы имеем право предицировать рассудочные понятия явлениям, потому, что они значимы для вещей вообще, стало быть и для явлений, но мы не имеем права предицировать чувственные понятия рассудочным объектам. Т. е. мы не можем говорить, что все что существует — существует где‑то и когда‑то. Вот это яркий пример ошибочного суждения, которые Кант называл «аксиомами подстановки» или «подтасовки», точнее говоря. Дело в том, что существование это рассудочное понятие, а где‑то и когда‑то чувственное. Сфера рассудка шире чувственности, поэтому можно сказать лишь то, что нечто, какая‑то часть существующего существует где‑то и когда- то. Вот это будет точное суждение. Может и вневременное и внепространственное бытие. Ну, а вот сказать, например, что все, что происходит в мире явлений имеет причину — вот это правильное суждение.

Так вот, это различение в диссертации выдвигается на первый план, чуть ли не как главное достижение той работы подается Кантом и он обещает, так сказать, навести порядок в метафизике. Диссертацию он называет «Пропедевтикой к метафизике» — вот он открыл правило, теперь он его запустит и метлой выметет из философии ложные понятия, основанные на таких смешениях, а потом уже возведет здание истинной метафизики — вот такой проект рисуется в это работе.

В ней есть еще один раздел, раздел под номером 4 (всего там пять глав), в котором речь идет о форме умопостигаемого мира. Вот формой чувственного мира оказывается пространство и время, а вот когда он говорит форме умопостигаемого мира, то неожиданно о как раз и восстанавливает свои вот эти старые, архаичные рассуждения: о Боге, как условии взаимодействия субстанций. Очень любопытный вот такой конгломерат различных пластов кантовской мысли — новейшие открытия соседствуют вот с такими старыми пластами.

Диссертация 70–го года — яркий образец, могла быть, конечно, образцом знаменитой теории, так называемой «лоскутной теории» «Критики чистого разума». Не говорил я о ней, нет? Ряд философов и исследователей Канта (крупнейших, причем, основателей кантоведения) лет сто назад выдвинули теорию, согласно которой «Критика чистого разума» Канта — это произведение, не имеющее цельный характер, а вот что похожее на аристотелевский трактат, т. е. оно скомпоновано Кантом. Только, в отличие от Аристотеля, тут сам Кант компоновал из рукописных набросков разного периода, которые он создавал разное время и потом взял в решающий момент и соединил. Получилось некогерентное целое. Эта тория фурор произвела в свое время. Понятно, почему она возникла. Потому, что они не могли объяснить ряд противоречий, которое как им казалось в «Критике.» существуют. И вот такое, тем более, что они много очень занимались анализом черновиков эта теория них и возникла. Так относительно Критики эта теории давно утратила свое влияние. Она не пользуется большим в авторитетом сейчас. Правда, известны мне работы, в которых она поддерживается, но в ограниченном, все равно, масштабе. А вот относительно Диссертации, она с точностью подходит. Вот это просто теория придумана была как вот для Диссертации, хотя о Диссертации, они как раз не рассуждали, что интересно — все внимание сосредоточили на «Критике.». А она действительно вот скомпилирована из некогерентных кусков, из вот этих вот некогерентных частей.

Да, после Диссертации, Кант продолжил, значит, ему очень не нравились вот эти как раз четвертая и связанная с ней вводная первая часть и он собирался их полностью либо элиминировать, либо., но так или иначе о письме Ламберту 70–го года писал, что говорит, что в виду малой значимости первой и четвертой части он такого внимания сейчас им не уделяет, а основные усилия направляет на доработку остальных трех частей.

Все шло гладко, он планировал выпустить сочинение «О границах чувства и разума», которое продолжало бы, развертывало идеи Диссертации и вдруг произошло неожиданное событие, которое (видимо все‑таки. я придерживаюсь этой точки зрения, я пытался ее обосновать уже в работах, но не все я думаю, тут со мной согласятся, и поэтому я так категорично не буду утверждать, но, на мой взгляд, можно достаточно убедительными аргументами показать, что вот то, что произошло где‑то, в середине июля 71 года) — вот это Кант впоследствии назвал «пробуждением от догматического сна». Подробно я не буду говорить, что именно было в этот период, что случилось с Кантом в философском смысле слова, но показательна реакция: вот в письме своему другу Герцу, которое было отправлено 21 февраля 1772 года, он писал, что «завершая систему, я вдруг обнаружил упущение, говорит он, которое составляет ключ ко всей тайне метафизики (ни много, ни мало!), неизвестный доселе ей самой (этой метафизике)». В другом письме — Бернулли, уже письме 8о — го года Кант писал, что вот поле Диссертации перед ним новые и непредвиденные трудности возникли. А вот в «Пролегоменах» Кант четко говорит о «пробуждении от догматического сна», но там он четко не реферирует, этот текст не относит его конкретному временному периоду и приходится реконструировать, его туда привязывать, что не всегда так просто.

Так или иначе, что‑то произошло. Произошло, и связанно‑то это было, скорее всего, с чтением Юма, юмовских текстов. Друг Канта — Иоганн Гаман как раз в это время, в июле перевел на немецкий язык заключительную главу первой книги юмовского «Трактата о человеческой природе» и эту главу анонимно опубликовал, под другим, правда, названием, чем в оригинале, и не указав, то это юмовская глава и не указав, что это он переводчик.