Возвращение в Полдень - Евгений Иванович Филенко

что пройденной, выглядела, однако же, весьма обжитой и жизнерадостной. Никаких знаков вырождения и упадка. Никакой клинической перенаселенности. Все взвешенно и гармонично. И повсеместные следы присутствия астроинженерии. Увы, Кратов был не в том состоянии, чтобы испытывать профессиональный ксенологический зуд во всех органах восприятия. Механически отметив богатое поле деятельности для таких, как он, и с сожалением заключив, что видит око, да зуб неймет, он лишь пытался захватить в поле зрения свое и регистраторов как можно больше образов иного мира. Светила с планетами в туманных ореолах атмосфер и бликующих океанских зеркалах. Космические крепости из губчатого зеленоватого металла с блистающими хрустальными вставками. Легко узнаваемые галактические маяки и пит-стопы. Странноватые газовые пузыри с неуместной в открытом космосе радужной интерференцией на оболочках. Прерывистые цветные трассы перед самым носом эксаскафа, как если бы кто-то временами открывал предупредительный огонь. И внезапный камнепад, если быть точным – камнелет, прямо в лицо! Мириады серых ноздреватых глыб внушительных размеров запросто могли бы если не разнести вдрызг, то наделать свежих кратеров на не защищенной от внешней угрозы поверхности корабля. Или все же защищенной?.. Прояснить это обстоятельство Кратов не успел, потому что в очередной раз пропустил момент перехода, случившийся как нельзя кстати.

Они входили в вязкое слоистое марево зеленовато-болотного цвета. Кто бы мог подумать, что межзвездный эфир может обладать плотностью и цветом?! Тот, кто создавал этот мир, хотя бы даже и в переносном смысле, имел недюжинные наклонности к экспериментаторству… Мутное желе поглотило корабль и Кратова, и хотя «Гарпун» продолжал двигаться, ход его был сильно стеснен и требовал ощутимых усилий. Не хватало еще встать на вынужденный прикол посреди этой мировой трясины и бесславно закончить так задорно начавшееся путешествие. Впереди тускло маячили размытые огоньки, которые можно было бы принять за местные звезды, кабы они не совершали ленивые беспорядочные эволюции подобно светлякам в ночи. Один из таких светляков, подтянувшись достаточно близко, вдруг засиял и рассыпался васильковым фейерверком. Салют застиг Кратова врасплох, но тот был уже достаточно потрясен разного рода феериями и порядком отупел, чтобы отреагировать, как того требовали обстоятельства. Огненные брызги с неожиданной деликатностью обтекли планету и незамедлительно выкинули очередной фортель – соединились тонкими блескучими нитями в паутину, оставив посередке трехлепестковый проход, который предназначался отнюдь не «Гарпуну». Навстречу ему, принимая левее и выше, величаво и бесшумно проследовал трехслойный диск, богато и причудливо инкрустированный зеркальным металлом по грубой плитчатой броне. Зеленое вязло содрогнулось…

И сменилось глубокой угольной пустотой. Кратов уловил перемены по тому, как втиснуло его спиной в двери кабинки. Не каждый день испытываешь чувство, будто планета вырывается из-под ног. Клочья болотистой субстанции потерянно блуждали в пространстве и таяли за полной своей неуместностью. А на корабль наползали уже отовсюду ослепительно-пурпурные спутанные пряди самого неприятного вида. Было в них что-то замогильное, потустороннее. Скатавшийся в куделю старый театральный парик; истлевшая авангардистская хламида; тугие струи наркотических дымов. За призрачными перевивами сиротливо помаргивали редкие далекие звезды, которых не набралось бы даже на паршивенькое созвездие…

Небеса воспламенились. Жаркая волна прокатилась по мирозданию. Внутри шлема размеренно, дабы не спровоцировать панику, замигал температурный датчик. Кратов скосил на него глаза: семьсот по Кельвину, как на Меркурии в недобрый час. Что послужило тому причиной, гадать не приходилось. «Гарпун» входил в узкий по астрономическим меркам зазор между двумя плазменными сферами, в которых можно было бы заподозрить звезды на ранней или поздней, кому как нравится, стадии эволюции. Но для звезд они были малы – так, два субзвездных объекта, раскаленных один добела, другой докрасна, решительно настроенных на скорое и дефинитивное слияние. И уж что за такой коллизией последует, чудовищный взрыв и разлет астрального вещества либо слияние и перерождение в нечто новое, прежде не виданное, Кратов был бы счастлив узнать, но менее всего желал бы при том присутствовать. Короны субзвезд уже переплетались, а «Гарпун» все еще не мог выбраться из зазора, двигался медленно, слишком медленно, чтобы покинуть эту неприветливую метрику без ущерба. Кратов огляделся. Увы, ущерб был налицо: крылья-эмиттеры, которым надлежало обеспечивать ЭМ-связь и в том числе призвать на помощь по возвращении в субсвет на финальном этапе миссии, от звездного жара оплавились, опали, и теперь эксаскаф походил уже не на шмеля, а на жалкий комок смолы, готовый вот-вот растечься глянцевой лужицей. «Восемьсот Кельвина», – мысленно отметил Кратов. Если кто-то здесь намерен добраться до пункта назначения, то сейчас самое время уносить ноги. Он зажмурился, понимая, что от него, простого пассажира на борту непростого судна, не зависит ровным счетом ничего. А потом, подумавши: «Какого, собственно, черта?!», открыл глаза и с гибельным восторгом, как писал и пел классик, отдался невообразимому зрелищу с головой.

Момент перехода остался незаметен: то ли Кратов все еще был под впечатлением от только что увиденного и не успевал переварить стоявшие перед глазами образы, то ли метрики были в тесном соседстве. Космосом в привычном понимании это не было вовсе, а целиком являло собой бесконечную инсталляцию из лиловых на черном фоне, светящихся изнутри фигур, словно бы отлитых из пластика. Так выглядела бы выдавленная из исполинского тюбика краска, не успевшая растечься по палитре и застывшая на полпути к холсту. Фигуры перетекали из одной в другую, сплетались, образуя выпуклые арки и петли. Все в этом мире было скруглено, сглажено, ни единого угла, ни тупого, ни острого, лишь замершие всплески материи. Эластичные оттененные переходы между фигурами будили смутное ощущение живой плоти, хотя, конечно же, ничего живого в них не было, всего лишь такое мироустройство, такой самобытный космос, без сгустков раскаленной плазмы, без сплавленных из рассеянной в пространстве пыли каменных шариков, от начала до конца своего заполненный лиловыми абстракциями, отрицающими классическую геометрию, но с мегалитической наглядностью манифестировавшими все парадоксальные геометрии, не исключая эллиптической и заканчивая черт-те чем. Если в этом мире и была какая-то жизнь – почему бы, собственно, ей и не быть? – представить себе ее формы и метаболизм было настолько затруднительно, что Кратов даже и не рискнул.

Он стоял истуканом посреди чужого космоса, вжавшись спиной в двери кабинки, что сообщало ему хотя бы некоторое ощущение реальности. Где-то на задворках сознания блуждала тщеславная мыслишка: сейчас он видит то, что никому и никогда более видеть не дано. Ради этого он и отправился в это безрассудное путешествие. Если какая-то информация сохранится на регистраторах скафандра и в фиксирующих системах, которыми в изобилии оснащен был «Гарпун», передать все безумие увиденного она все едино будет не в состоянии.

Словно бы