Возвращение в Полдень - Евгений Иванович Филенко

был жив и в полном сознании. «Меня зовут Константин Кратов, мне сорок четыре года, у меня есть две любимые женщины, а еще дочь и сын, я одолел безумное расстояние и теперь стою на пороге… на пороге… один бог знает, на пороге чего я сейчас стою».

Он выждал с полминуты в надежде, что когитр или его аналог в этом замкнутом пространстве отдадут какое-нибудь осмысленное распоряжение. Затем взялся за рукояти створок, с немалым усилием – механика, не кот чихнул! – открыл кабинку изнутри и вышел.

Теперь он стоял посреди необозримого лавового поля под бездонным черным небом. Потрясенный, раздавленный божественным, ни в какое воображение не помещающимся зрелищем, что явилось его человеческим глазам.

Эксаскаф «Гарпун Судного Дня» входил в Белую Цитадель.

8

Белая Цитадель имела дурную славу. Она не пропускала внутрь никакие материальные объекты. Это в незапамятные еще времена поставило крест на ее исследованиях. Ожидалось, что объект с массой средней планеты сумеет продавить защиту. Так, по крайней мере, утверждалось в «длинном сообщении».

Так пропустит или нет?..

Прежде чем Кратов успел проникнуться величием момента истины, правота авторов «длинного сообщения» получила однозначное подтверждение.

Черный бархат небес утратил свою безукоризненную неразрывность. Словно бы в занавес, скрывающий сцену перед началом действа, кто-то выстрелил из дробовика и наделал множество прорех, сквозь которые ударили кинжально-острые лучи ослепительного белого света. Проникая по эту сторону занавеса, лучи начинали жить собственной жизнью, мельчились, рассыпались, роились подобно внезапно самоорганизовавшемуся сборищу светляков, обтекая «Гарпун» и образуя красивые симметричные фигуры. Кратов провожал взглядом их полет, безуспешно пытаясь захватить в поле зрения творившееся над головой мельтешение целиком. Светляки обогнули эксаскаф и скрылись из виду, небо на короткий миг вернуло себе первозданный вид. И вдруг разошлось прямо по курсу движения корабля на две равных непроницаемо-черных половинки, а в стремительно увеличивавшемся просвете открывался уже чужой мир. Он не поражал новизной, складывался из вполне привычных элементов: светила большие и малые… планеты, по большей части окольцованные… кучные метеоритные потоки… облака и струи светящегося межзвездного газа… Но безумных космических расстояний, всех этих световых годов и парсеков здесь не было и в помине. Небесные тела пребывали в нещадной тесноте и едва ли не налетали одно на другое, но однако же чудом не сталкивались, резво выписывая замысловатые траектории, как будто некая покровительственная сила в самый последний момент разводила их на безопасное расстояние. О привычных законах механики можно было забыть. Никаких эллиптических орбит, не говоря уже о концентрических, никакого противоположения центробежных и центростремительных сил, никакой небесной механики. Вселенский произвол, свобода и беззаконие. «Гарпун» осторожно, как бы на цыпочках, вплывал в эту вольницу, и непохоже было, чтобы его движением кто-нибудь сознательно управлял. Вернее всего, он вынужденно принимал новые правила игры и отдавался во власть той силы, что уберегала иную вселенную от полного хаоса и разрушения. Громадная, бледная, как ядовитый гриб, планета в тонкой газовой оболочке проплыла мимо, едва не задев корабль дымчатым боком. Неотвратимо и смертоносно заходили в лобовую атаку своры астероидов-убийц, свинцово-серые, пористые и как бы обкатанные незримым прибоем, но затем, словно бы спохватившись, забирали книзу и кверху. Далеко впереди пылал кислотной бирюзой сплюснутый диск не то далекой галактики, не то близкого звездного скопления. Раскрученный пращой мегаломанского Давида, надвигался плазменный шар, ясно-желтый, в бурой сетке супергрануляции, в просторной, едва ли не в два диаметра, перистой короне. Не доходя порядочно, вдруг исполнился благоразумия и принял влево, мало не чиркнув гигантским, в половину вселенной, раскаленным боком по курившейся уже газовыми гейзерами поверхности «Гарпуна». Более всего Кратов желал бы попятиться и где-нибудь укрыться, но ничего годного для этих целей на лавовом поле, сомнительной во многих отношениях тверди, не имелось. Никогда еще не бывал он в столь близком соседстве с настоящей, полновесной звездой. Разминувшись на встречных курсах, небесные тела, звезда и эксаскаф, проследовали каждое по своим делам. Напоследок, словно бы в запоздалой попытке все же прихватить дармовой трофей, звезда вдруг выбросила в пространство длинное витое щупальце протуберанца. Дымящийся янтарный змей, следуя рериховскому роковому сюжету, опоясал планету кольцом обречения, но не счел добычу заслуживающей стараний и слабодушно распался мерцающими блестками. «А ведь это та самая метрика, которая хочет вытеснить нас с нашего места в иерархии Мульти-Метра, – подумал Кратов, вспомнив зловещее предупреждение, озвученное доктором Утупсурвиксу. – Не сказать, будто выглядит агрессивно, но что-то хищное в ней проглядывает. Судя по той толкотне, что здесь творится, в ее потугах есть физически определенный здравый смысл. Быть может, перенаселенность выталкивает ее на более высокий уровень потому, что там отпущено больше простора? Слишком осознанное решение для неодушевленных структур. А модель Живой Вселенной, как мы с доктором Утупсурвиксу договорились, в научной картине мира есть пройденный этап…»

«Гарпун» между тем вонзался, как ему и надлежало, исходя из названия, в очередной разрыв пространственного континуума. «Разрыв континуума»! На слух звучало страшновато и не без налета дурновкусия, выглядело же довольно мирно и эстетично. Если это и был иной космос, то на первый взгляд вполне шаблонный и, в отличие от метрики-хищницы, несколько анемичный. Кратову пришлось отказаться от идеи, будто более высокая позиция в Мульти-Метре предполагает больше метрического пространства. Этот космос выглядел совершенно заброшенным, как чулан старинного дома. Бесконечно далекие лоскуты звездных скоплений, не складывающиеся в циклические форматы галактик. Темно-синие лохмотья пылевых облаков, в художественном беспорядке раскиданные по черному заднику вселенской пустоши. И окаймленное ярко-голубым светящимся газом око галактического тайфуна прямо по курсу корабля. Внезапно в картину запустения вторглись инородные элементы. Из ниоткуда, из ничего навстречу эксаскафу прянули колоссальных размеров и безукоризненных очертаний пирамиды. Как будто творец этого мира решил развлечь гостей спроецированной на бархатный экран объемной мультипликацией. Отполированные до металлического блеска ребра пирамид посверкивали звездным светом. Не проявляя никаких намерений, ни дурных, ни добрых, геометрические артефакты, вне всякого сомнения рукотворные, выстраивались вдоль траектории движения корабля величественным эскортом. Око же тайфуна наползало с пугающей скоростью и перед тем, как поглотить «Гарпун» с его обеспамятевшим пассажиром, ирис[54] ока внезапно сделался свирепо-багровым, а зрачок налился нестерпимой слепящей голубизной. Кратов безотчетно прикрыл лицо руками, не успев вспомнить о светофильтрах…

А когда вспомнил, перед ним уже простирался новый мир.

Кто там говорил о том, что дочерняя реплика не наследует свойств материнской? Все тот же доктор Утупсурвиксу? Так вот: он заблуждался. Ему было простительно, он не мог видеть то, что видел Кратов.

Метрика, которая в теории должна быть старше только