Жизнь и труды Марка Азадовского. Книга II - Константин Маркович Азадовский

Награждение явилось для меня совершенно неожиданным, – и в полной мере абсолютным сюрпризом. У нас многие мечтали и гадали по поводу юбилея, но я совершенно искренне считал, что меня этот юбилей никак не коснется. Оснований для этого было очень много… <…> Поэтому то, что случилось, для меня было вдвойне приятно. Приятен был и тот ворох телеграмм, который лежит у меня сейчас на столе и продолжает еще увеличиваться. Особенно были, конечно, приятны поздравления от организаций. Я даже и не думал, что это так действительно взбадривает и придает уверенности в работе.

За орденом последуют другие правительственные награды: медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.» (М. К. получит ее в феврале 1946 г.) и медаль «За оборону Ленинграда» (вручена в мае 1946 г.)[34]. В графе «Краткая наградная характеристика» указывалось: «С июля 1941 г. по март 1942 г. нес круглосуточные дежурства в качестве ответственного дежурного по Ин<ститу>ту литературы АН СССР»[35].

Еще недавно, в октябре 1943 г., поздравляя И. Я. Айзенштока с получением медали «За оборону Ленинграда», М. К. писал:

Вот где я Вам завидую! Право! Вот награда, которую я хотел бы иметь, – право на которую я уже потерял[36], но которую, по существу, я вполне заслужил за время моего домартовского пребывания в городе. <…> Могу с гордостью сказать, что в эти дни и месяцы даже паники, развала, распада личности (можно было бы назвать много имен общих знакомых) наш дом, моя семья были для многих источником бодрости. К нам приходили, чтоб почерпнуть силы, чтоб напиться из бодрящих источников. У меня было и достаточно сил, чтоб работать. С наслаждением вспоминаю ночные часы дежурств в Институте, бессонные напролет ночи, во время которых я передумывал и отчеканивал страницы своей книги.

Она писалась и дописывалась не только в тревогах, но и в «тревоги». Да! Медаль за Ленинград я заслужил – и мне жаль, что я никогда не смогу ее получить. Это первый раз (и, вероятно, последний) в моей жизни, когда я вздыхаю об ордене или медали[37].

О том же М. К. писал И. М. Тронскому из Иркутска в конце ноября 1944 г. Тем не менее он оказался в числе награжденных.

Летом 1945 г. семья сняла дачу в Териоки (с 1948 г. – Зеленогорск). М. К. был жизненно необходим отдых. Начиная с весны он чувствовал острое недомогание. Электрокардиограмма показала недавний (перенесенный в Москве) инфаркт. «…У меня последствия инфаркта миокарда, – сообщал он 20 мая 1945 г. В. Ю. Крупянской. – <…> Основное лечение: длительный отдых и покой. Легко сказать!» Действительно, обязательства не отпускали М. К., и в июне ему постоянно приходилось ездить в город. А в июле, получив путевку в санаторий Академии наук «Узкое», он уехал в Москву, где, опять-таки пренебрегая отдыхом, встречался с коллегами-фольклористами и вел переговоры в издательствах.

В «Узком» М. К. провел более месяца (до конца августа). Там же он узнал о смерти Виноградова. Георгий Семенович вернулся в Ленинград из эвакуации в июне 1945 г., и друзья успели повидаться лишь мельком[38]. На похоронах присутствовала Л. В., которая в тот же день (20 июля) сообщила мужу:

Сегодня в 10.30 утра ко мне зашла Нина Вл<адимировна>[39], и мы отправились. На лестнице совсем неожиданно встретили Лозан<ову>, которая тоже шла за мной. Поехали на трамвае прямо в Шувалово[40]. Народу было очень немного, человек 20, но была какая-то удивительно мягкая и приятная атмосфера. Все это совсем неподходящие эпитеты, но я просто не запомню таких приятных похорон. Была М. Е. Сергеенко[41] и еще какие-то неизвестные мне сотрудники ИЯМ[42]. Прямо к панихиде подъехали Анна Мих<айловна>[43], Ира[44] и Поля[45]. У могилы говорили трое – Чернышев[46], Астах<ова> и еще одна дама, назвавшая себя его ученицей по Иркутску. Говорили все очень просто, мягко, тепло, задушевно. Не было ни одного штампа, никакого сусала. Потом Танечка[47] пригласила всех к себе на поминки Георг<ия> Сем<еновича>…

Наступил новый учебный год, и следовало приступать к университетским занятиям. В Ленинград вернулись все фольклористы Пушкинского Дома: Астахова, Кравчинская, Лозанова… Жизнь входила в прежнее русло.

8 сентября 1945 г. М. К. сообщал Крупянской:

В ближайшие дни начнем работу над очередным томом «Сов<етского> фо<льклор>а». Когда окончательно можно ждать от Вас статью?[48] <…> На какое время следует назначать совещание, если оно, конечно, вообще окажется возможным. Желательно не позднее 10 октября <…> Рассказывала ли Вам Эрна Вас<ильевна>[49] о моей попытке внести кой-какие фольклорные коррективы в планы Гослитиздата? Не знаю только, каковы результаты. Как это ни странно, но в Ленинграде сейчас такая оторванность от Москвы, какой никогда раньше не бывало. И не только в личном плане, но так чувствуется и в организациях, напр<имер>, в том же Гослитиздате, в Сов<етском> Писателе и т. д.»

Если бы мой проект был принят, хотя бы частично, нашлась бы интересная работа для многих фольклористов. Я поставил вопрос о переиздании Афанасьева, Киреевского, Барсова, Сахарова, Кирши Данилова, Худякова и др<угие> издания. «Садовникова» не включил, имея в виду Куйбышевское издание[50].

Из этого длинного перечня изданий, предложенного Гослитиздату летом 1945 г., не состоялось ни одного.

В декабре 1945 г. М. К. отдыхал в Келломяки (с 1948 г. Комарово). 18 декабря, желая отпраздновать свой день рождения, он отправился в город; приглашены были Тронские и С. А. Рейсер (кузен Марии Лазаревны). Описывая позднее этот день в письме к Магдалине Крельштейн, Л. В. вспомнила другой день – 18 декабря 1941 г., «когда каждый из нас принес по кусочку черного хлеба». И хотя теперь, четыре года спустя, ужин был далеко не скудный, «но Мар<ия> Лаз<аревна> все равно сказала, что все напрасно, ибо ничто не может сравниться с той единственной плиткой шоколада, которую я разделила на всех тогда в 41‑м году» (письмо от 30 марта 1946 г.).

Подводя в этом письме итоге последних месяцев, Л. В. подробно описала многообразные тяготы их ленинградской жизни за последний год: два с половиной месяца, проведенные у Тронских; мучительные попытки привести в порядок комнаты на улице Герцена; перебои с дровами, водой, электричеством; отношения