Жизнь и труды Марка Азадовского. Книга II - Константин Маркович Азадовский

человеческих и научных. Эта скорбь прозвучала и в его выступлении 4 мая на митинге в актовом зале Ленинградского университета (в связи с падением Берлина). Не лишенное пафоса, оно тем не менее отличалось от казенных победных речей того времени – М. К. говорил о жертвах блокадного Ленинграда, о невосполнимых потерях культуры и науки:

Перевернулась новая страница в великой книге истории.

Это начало новых, еще более великих и грандиозных событий; это – начало счета, который мы предъявляем фашистской Германии, счет за миллион загубленных жизней, за слезы уведенных в рабство людей, за вырубленные рощи Пушкинских мест[12], за дворцы Петергофа, за блокаду Ленинграда, за наших молодых товарищей – друзей и учеников, – взращенных нашим университетом, от которых мы с полным правом ждали блестящих научных трудов. Они остались недописанными, а их авторы пали смертью героев в боях за Родину[13].

До конца мая 1945 г. Азадовские жили у Тронских, приводя в порядок комнаты в своей квартире. Пришлось нанять женщину, помогавшую убирать грязь, починить свет, наладить водопровод, вызывать мастеров, чтобы поставить дверной замок, и т. д. Ежедневно посещая свою квартиру на улице Герцена, М. К. и Л. В. трудились не покладая рук; часами разбирали вещи, книги, бумаги; горевали об утрате вещей, дорогих для сердца и памяти, искренне радовались случайным находкам. 27 мая М. К. сообщает матери:

Продолжаются и кое-какие находки.

Лидуська нашла одну из своих сумочек, которые я в свое время дарил ей, но зато все мои бумажники: и тот, что мне подарила Надюша[14], и папин, который ты прислала мне (с серебряной пластинкой), – украдены. Не хватает кое-каких книг. Украдена картина Левитана, ряд гравюр и пр. Но, в общем, библиотека цела. <…> Кровати сохранились все. Кресла – исчезли. Стулья – целы. Письменный прибор, который мне в 1915 г. подарил дядя Додя[15], тоже исчез; уцелели от него только два предмета (пресс-папье и хранилка ручек и карандашей).

Окончательно наладить жилье удалось лишь к концу мая.

Измученный утомительным переездом и бездомным существованием в марте–мае 1945 г., М. К., тем не менее, приступает к работе. «В Университете начал курс по истории рус<ской> фольклористики, – сообщает он Крупянской 10 апреля, – завтра начинаем цикл <нрзб> в Секции. Открывает Виктор Максимович докладом о узбекских народных певцах-сказителях».

Спустя месяц с лишним (20 мая) – более подробный отчет:

Здесь работаем понемножку. Каждые две недели наш Отдел заседает. Собирается довольно много народа. Читал Жирмунский два раза. Раз о узбекском эпосе, другой – о нагайском; Берков – о киргизском («Манас»); Базанов – о плачах по уведенным в неволю[16]; у него есть прямо жемчужины. На днях А. М. Астахова читает главу из своей диссертации.

Продолжалась работа и над восьмым томом «Советского фольклора», собранным и завершенным еще в 1941 г.[17] Состав и содержание его пришлось пересматривать с учетом послевоенных реалий.

20 мая, продолжая свое письмо к В. Ю. Крупянской, М. К. писал:

Готовлю усиленно «Сов<етск>ий фольклор», – основными разделами будут:

a) статьи по героическому эпосу: Жирмунский, Берков, Козин[18] и приглашаю Чичерова[19].

b) статьи по ф<олькло>ру Отеч<ественной> войны. Этот раздел еще никак не утрамбовывается. Ждем, что скажут москвичи. Я хочу вступить на путь авторефератов (более ли менее обширных), если нельзя будет получить целостных статей. Особенно хотелось бы получить таковые от Гуторова[20], Косарика[21], Барака <так!>[22]

В этом томе М. К. надеялся, как видно из его следующего письма к Крупянской от 29 мая 1945 г., поместить свою статью о бурят-монгольской фольклористике[23]. Поначалу ему казалось, что восьмой том удастся отправить в производство уже летом 1945 г[24]. Однако издание затянулось – так же, как и возобновленная после войны работа над тремя томами «Русского фольклора». «Я на днях заканчиваю возню с первым томом „Р<усского> Ф<ольклора>“, – приступаю вплотную к „Сов<етскому> Ф<олькло>ру“ и вплотную же берусь за свою книгу»[25], – сообщает М. К. 24 февраля 1946 г. Вере Юрьевне. Работа над вторым и третьим томами «Русского фольклора» и двумя томами «Советского фольклора» (восьмым и девятым) станет в 1946–1948 гг. основной для Сектора народнопоэтического творчества (так назывался Отдел фольклора Института русской литературы после войны), однако, доведенная почти до конца, окажется в конце концов невостребованной.

Одновременно М. К. ищет новые возможности опубликовать «Историю русской фольклористики». Не видя возможности издать книгу целиком, он готовит к печати отдельные «сюжеты». Так, в 1945 г. он публикует тезисы своего выступления, посвященного фольклористике русских западников[26]. Через несколько лет появятся статья о влиянии идей Радищева на развитие русской фольклористики[27] и весомый раздел «Истории», посвященной фольклорным интересам декабристов[28]. Изымая из готовой книги фрагменты отдельных глав и вынужденный при этом их «ужимать» и «редактировать», М. К. испытывал сердечную боль. Посылая Ю. Г. Оксману статью «Фольклорная тема в „Путешествии…“ Радищева», он сопроводил ее словами: «Дорогому Юлиану Григорьевичу Кусок израненной работы»[29]. А на статье «Декабристская фольклористика» написал: «Дорогому Юлиану Григорьевичу кусочек, по которому, б<ыть> может, сумеете Вы оценить большой замысел, которому едва ли суждено осуществиться»[30].

В те первые послевоенные месяцы М. К. работает с особым подъемом, как бы стараясь наверстать упущенное за четыре года. Продолжая работу в Пушкинском Доме и Ленинградском университете и пытаясь завершить начатое еще до войны, он берет на себя и новые обязательства. Так, осенью 1945 г. он живо откликается на полученное от Государственного литературного музея предложение принять участие в серии «Собиратели и сказители» (предполагалось издать ряд брошюр, объемом в три листа каждая). В письме к С. И. Минц, сообщившей ему об этом начинании, М. К. приветствует саму идею, ему, безусловно, близкую, и соглашается подготовить работу о П. В. Киреевском («Киреевского охотно сделаю»[31]). А в конце того же письма добавляет: «Само собой разумеется, что я охотно помогу Вам, чем смогу и как сумею, по части музейной экспозиции»[32].

Однако жесткие сроки, предложенные музеем для написания брошюры о Киреевском (до 1 января 1946 г.), оказались нереальными, и, возможно, по этой причине М. К. так и не приступил к работе. А вскоре был похоронен и сам проект (не вышло ни одной «брошюры»).

В июне 1945 г. М. К. был награжден орденом Трудового Красного Знамени – в связи с 220-летием Академии