Происхождение христианства из гностицизма - Артур Древс

взгляды обнаруживают чрезвычайное разно­образие. В конце концов дело дошло до того, что все по­пытки дать более точную характеристику исторического Иисуса были отброшены и решено было ограничиться са­мыми туманными очертаниями. Иисус, о котором еще со­всем недавно говорили, что он обрисован как живой, стано­вится теперь «великим незнакомцем». Это выражение от­нюдь не непонятно. Если евангельский образ Иисуса при ближайшем рассмотрении и более тщательном изучении так много теряет в смысле своей красочности и определен­ности, то едва ли можно допустить, чтобы первоначально он был выхвачен из жизни и был предназначен изображать чело­века.

О расплывчатости евангельского образа Иисуса говорит не только американский исследователь. В своей работе «Иисус, каким он был и чего он желал» («Jesus, was er war und wollte») Лютцельбергер (Lützelberger) еще в 1842 г. писал следующее: «Абсолютно неосновательно мнение, будто евангелиям ни в каком случае не удалось бы изобра­зить личность Христа, если бы она перед тем не существо­вала в действительности, и будто черты характера евангель­ского Иисуса столь своеобразны и рельефны, что легенда не была бы в состоянии их выдумать и зафиксировать. Ибо та личность, которую изображают евангелия, отнюдь нельзя признать резко очерченным, самодовлеющим обра­зом; напротив, мы имеем здесь дело с человеком, который, исходя из совершенно различных мировоззрений, говорит то одно, то другое, и который, как известно, в первом еван­гелии изображен в совсем ином свете, чем в четвертом. Лишь с огромным трудом можно из отдельных характеристик еван­гелий сколотить более или менее стройное целое, и поэтому мы не имеем решительно никакого права говорить об истори­ческой реальности личности Христа на основании оригинальности евангельского образа». Восхваляют «самобытность» евангельской истории; между тем мы уже видели, что каждое слово ее позаимствовано из других источников, и при том с такой точностью, что во всей мировой литературе нельзя было бы найти второго, хотя бы до некоторой сте­пени подходящего примера столь исчерпывающего исполь­зования первоисточников. И характеристика евангельского Иисуса всецело основывается на тех же первоисточниках. Поэтому не приходится удивляться той разноречивости черт евангельского Иисуса, которая едва ли могла бы иметь ме­сто, если бы дело касалось реальной личности.

Бели на этот счет могут существовать те или иные со­мнения, то они окончательно устраняются доводами Вейделя, подробно рассматривающего этот вопрос в своей книге «Личность Иисуса» («Jesu Persönlichkeit», 2 Aufl. 1913). Вейдель полагает, что жизнь Иисуса нельзя описать на основании евангелий. Он соглашается также с тем, что более близкое знакомство с обстановкой, в которой жил Иисус, в особенности с миром ощущений современного ему иудейства, опровергает предположение, будто религиозные представления (царство небесное, бог-отец, мессия) и эти­ческие требования Иисуса отличались оригинальностью. Он утверждает, что оригинальность свойственна не взглядам Иисуса, а исключительно его личности (!). Поэтому надо заняться изучением последней, чтобы понять то чудодей­ственное влияние, которое оказывало христианство в те­чение почти двух тысяч лет на бесчисленные умы. Но и Вейдель вынужден признать, что составить себе ясное представление о характере Иисуса на основании евангелий крайне затруднительно. Более того, ему представляется даже напрасным трудом попытка объединить в одно целое резко противоречащие друг другу проявления этого характера.

«Заурядная личность», — считает нужным добавить Вей­дель, — «погибала бы от таких внутренних противоречий». Но Иисус был именно незаурядным человеком. Все устрем­ленные в разные стороны силы его сверхмогучего суще­ства были в действительности объединены высшей властью его сверхмогучей нравственной воли. В этом заключается, по мнению Вейделя, «тайна его личности». Затем он де­лает попытку «доказать, что все выдающиеся фигуры мировой истории были такими же незаурядными людьми, обладавшими непостижимыми, противоречивыми свойствами характера, при чем он указывает на Гете, в драмах которого собственная натура поэта постоянно отра­жается в противоположной паре действующих лиц. Нельзя не признать этого сравнения в высшей степени неудач­ным, ибо то, что у Гете в конечном счете все же пребывает в идеальной области вымысла, должно носить у Иисуса реальный отпечаток; что же касается внутренних противоречий других выдающихся личностей, то они обна­руживались постепенно, в процессе длительного индиви­дуального развития, в то время как у Иисуса они приуро­чены к краткому периоду в один год и к тому же лежат у него все без исключения, так оказать, в одной плоскости. Да и вообще, разве мы выигрываем что-либо в смысле по­нимания той или иной личности, если говорим, что она не­постижима? Впрочем, на деле Вейдель пытается не столько объяснить внутренние противоречия характера Иисуса «необычайной силой нравственной, самодовлеющей воли» спасителя, сколько стремится замаскировать эти про­тиворечия искусным подбором соответствующих выраже­ний и ослепительным красноречием, при помощи которого теологи умудряются не только раздувать до необычайных размеров самые незначительные евангельские события, но даже отрицательные черты характера Иисуса расписывать как проявления его «сверхмогучей» нравственной воли. Однако, не подлежит никакому сомнению, что посредством такого, метода можно было бы самого заурядного чело­века превратить в героя всемирной истории.

Истинная причина противоречивости характера Иисуса заключается, по-видимому, в том, что в основе евангельского образа Иисуса не лежит реальная личность и что изображе­ние такой личности вообще не входило в намерения еван­гелистов. Литературные задачи были им совершенно чужды. Они преследовали только догматические и поучительные цели. Заключить расплывчатый образ гностического спа­сителя в исторические рамки и окружить его людьми, чтобы придать ему большую наглядность и выразительность и тем самым пробудить и укрепить веру в Иисуса — вот к чему стремились авторы евангелий. Будучи убеждены, что в вет­хом завете история Иисуса содержится в скрытом виде, они позаимствовали различные черты его характера и эпи­зоды его жизни из этого источника и при помощи астраль­ной мифологии соединили их вместе на подобие мозаики, не задаваясь при этом вопросом, насколько гармонируют друг (с другом отдельные составные части этой мозаики и производят ли они впечатление законченного целого. При этом они решительно ни о чем не заботились. Как пред­ставители античного мира они не имели никакого предста­вления о той сентиментальности, с которой в наше время обычно относятся к евангелиям. Об этом достаточно сви­детельствует их сухое и безучастное описание распятия спасителя. Отзывчивый, деятельный, согревающий душу и «сладкий» Иисус некоторых видов христианского благо­честия, не лишенного, пожалуй, эротической закваски, Иисус пиетизма Ренана и его последователей, в литературе и изобразительном искусстве, не имеет ничего общего с Иису­сом евангельской «истории». В этом отношении прав Вейдель, выдвигающий у евангельского Иисуса на первый план волевой момент и подчеркивающий его страстную натуру. К сожалению, однако, при таком толковании лич­ность спасителя, которой должны подражать верующие, тем более удаляется от них и затрудняет это подражание, чем глубже познают они ее как переходящий всякие нор­мальные границы образ человека воли чисто