Происхождение христианства из гностицизма - Артур Древс

что вообще все они исходят от одного и того же автора, этого нельзя было бы утверждать даже в том случае, если бы не было установлено, что все, решительно все, что мы знаем об этом Иисусе, представляется, как об этом свидетельствует евангелие Марка, чистейшим вымыслом. Тем самым от­падает всякое основание выводить подлинность приписываемых ему слов из личности Исторического Иисуса. Тео­логи тоже признают в настоящее время, что пресловутый источник речений», откуда будто бы позаимствованы слова Иисуса, был ничем иным, как сборником слов и ре­чений, которые считались достойными быть произнесен­ными Иисусом и которые были приписаны ему подобно тому, как другим аналогичным сборникам было присвоено наименование «Премудрости» Давида или Соломона[63]. Следовательно, Иисус мог быть в лучшем случае только интерпретатором или систематизатором, но отнюдь не изо­бретателем той афористической премудрости, которая во­сходит главным образом к ветхому завету. Но для этого вовсе не требуется, чтобы Иисус был «единственной в своем роде» личностью, а вполне достаточно предположение, что евангелисты просто извлекли на свет божий то, что им нужно было сказать, и отвели для этого соответствующее место в жизнеописании Иисуса.

Иисус как «обаятельная» личность

Таким образом, в качестве доказательства историчности Иисуса остается в конце концов только то «огромное впе­чатление», которое он производил на окружающих и ко­торое побудило последних сохранить в своей памяти его изречения и собрать их после его смерти. Однако, «обая­ние» Иисуса, наряду с остальными чертами его личности, есть не что иное, как плод фантазии. Может ли оно, поэтому, служить доказательством историчности Иисуса, поскольку не подлежит ни малейшему сомнению, что еван­гелисты приписывают ему такое качество исключительно для того, чтобы придать надлежащий вес его словам? С точно таким же правом можно было бы признать исто­рической личностью престарелого Нестора на основании того, что своим даром слова он производил «огромное впе­чатление» на ахейцев и что речи его увековечил в своих произведениях Гомер. Если Иисус действительно про­изводил столь «огромное впечатление» на окружающих, то как объяснить тогда то обстоятельство, что личность его не оставила решительно никаких следов своей историчности в евангелиях? Почему в таком случае евангелисты передают нам его историю исключительно на основании «пророческого доказательства» и звездного неба и почему ни один из их рассказов не может быть вполне удовлетворительно истолкован с исторической точки зре­ния? Следовало бы предположить, что по крайней мере их сообщения о чудесах Иисуса опираются на надежное сви­детельство современников Иисуса и их ближайших потом­ков. Однако, и эти чудеса, все без исключения, скопированы с ветхого завета.

Утверждают, что евангелисты описали жизнь Иисуса в духе и под оболочкой ветхозаветного предания и астраль­ной мифологии (Иеремия). Ну, а что, если после уда­вления этой оболочки ничего не остается, если мни­мое «историческое ядро» евангелий полностью расплывается в тумане и мраке? «Для того, чтобы базироваться на исто­рическом ядре», — говорит Вреде (Wrede), — «необхо­димо фактически натолкнуться на такое ядро. Дело сво­дится к тому, чтобы в отношении спорной истории или речения доказать нечто такое, что делает неправдоподобным или по крайней мере сомнительным всякое другое объясне­ние данного отрывка. Последний должен заключать в себе известную неувязку, некоторый контраст, позволяющий от­личить более древнее от позднейшего или выделить нечто твердое, специфическое, необъяснимое на почве тех или иных идей». Можно ли найти нечто подобное в евангелиях? Если нет, то «огромное впечатление», которое, якобы производил Иисус на окружающих, отнюдь не вяжется с подлинной природой евангелий. Благодаря употреблению евангелий при богослужении и ложной версии их происхождения от спасителя они получили столь вы­сокую оценку, что они даже там кажутся озаренными сия­нием вечности, где они содержат только общие места по­вседневной иудейской гностической мудрости. Это особенно подчеркнул Смит в своем «Ессе Deus», и мы все еще ждем от поборников исторического Иисуса разумного объяснения этого бесспорного факта. Если же нам возразят, что Иисус производит «огромное впечатление» не столько в евангель­ском повествовании, сколько на читателей последнего, и по­желают вывести отсюда историчность Иисуса, то тогда сле­дует признать историческими личностями и тех бесчисленных литературных героев, напр., Гамлета, короля Лира, Фауста и др., слова которых в драме или романе потрясают зрителей или читателей, не говоря уже о том, что отчасти сила слов Иисуса зиждется не столько на их фактической внушительности, сколько на том религиозном благоговении, с каким на востоке относились к евангелиям в течение двух тысяч лет. Но раз дело обстоит именно так, то существуют только две возможности: либо Иисус вовсе не был той обаятельной личностью, какой его рисует благочестивая христианская вера, либо предание об Иисусе не восходит к исторической фигуре. В первом случае стано­вится непонятным, каким образом мог Иисус сделаться предметом евангельского повествования и центром новой религиозной жизни. Следовательно, остается только вто­рая возможность, и только она одна в состоянии разрешить все затруднения, возникающие при исследовании жизни Иисуса.

Характер Иисуса.

Жизнеописание Иисуса в евангелиях изобилует в такой сильной мере ветхозаветными и астральными моментами, что нет никакой возможности распознать действительного героя евангельских повествований. Указанное обстоятель­ство опровергает, таким образом, то воззрение, которое пы­тается обосновать историчность Иисуса свежестью, ориги­нальностью и неподражаемой наглядностью евангельского образа Иисуса. Но если даже признать эту наглядность установленной, указанное обоснование все равно не имело бы никакой почвы под собой, ибо яркое изображение личности Иисуса могло быть также результатом литературных спо­собностей евангелистов. Однако, такого яркого изображе­ния в действительности вовсе не существует; предположе­ние, что евангелия создают яркий образ Иисуса, зиждется на сплошном самообмане. Это вытекает уже из того, что до сих лор не нашлось еще ни одного человека, который оказался бы в состоянии обрисовать убедительным образом истинный характер Иисуса. «Различные характеристики», справедливо указывает Смит, «в такой же степени расхо­дятся друг с другом, как и различные мировоззрения их авторов». Как известно, в бесконечной литературе этого вопроса знаменитые критики приписывают Иисусу самые разнообразные свойства. И это преподносится обычно с та­кой уверенностью, словно по этому поводу не возникает или не может возникнуть никаких сомнений. Между тем, такие писатели столь же расточительны в своих утвержде­ниях, как и скупы в своих доказательствах. Мне не удалось выявить ни одного сколько-нибудь приемлемого доказа­тельства их правоты. Очевидно, у каждого из них сложилось свое особое мнение о том, кем должен был быть Иисус, и это мнение явилось исходным пунктом их толкования. Таким образом, обрисовывая человеческий облик Иисуса, они почти всегда воспроизводят свой собственный идеал. Предлагаемая ими критика текста является скорее само­стоятельным трудом, чем истолкованием. В результате всего этого их