Отражения - Мария Николаевна Покусаева

Сестра тоже боялась, не зная, чего ожидать. Она побледнела, губы были чуть приоткрыты. Но рука, держащая руку Амелии, была твердой и сухой, случись что – и эта рука потянет ее прочь отсюда, прятаться между стен или в пустых комнатах, где никто не найдет их.

– Тем более, кажется, условленный час еще не настал, – продолжил его высочество и вышел вперед. – Наша встреча здесь случайна и неожиданна для всех. Поэтому, правда, обойдемся без глупых правил, – он застыл в полушаге от принцесс и чуть наклонился, чтобы их взгляды были на одной линии. – Вы – леди Амелия Джорджина Элизабет д’Альвело, – он безошибочно указал пальцем на Амелию. – А вы, – принц чуть наклонил голову. – леди Кармиль Флоренс д’Альвело. И, кажется, у вас есть еще одна сестра, но она слишком мала, чтобы веселиться вместе с вами.

– А вы, – дерзко сказала Кармиль. – Принц Антуан Фердинанд Флавий?

За дерзостью она прятала страх, и очень успешно.

– Все верно, – улыбка у Антуана Фердинанда Флавия была лукавой и доброй. Он осторожно потянул за край шарфа Джейны, который Амелия все еще сжимала в руке. – С вашего позволения, Амелия, я бы хотел немного подразнить строгую леди Мэйв и присоединиться к игре.

Было в нем что-то такое, что звало за собой.

Амелии казалось, она смотрит на солнечные лучи, пробивающиеся сквозь туман в рыже-золотой осенней роще.

Или на свое отражение в холодной воде, искаженное ветром.

Странное знание, поселившееся в Амелии в тот вечер, когда она заблудилась в парке, снова проснулось. Не бойся, говорило оно, смелее. Он равен тебе, а ты – ему, он не посмеет причинить тебе вред.

Амелия потянула шарф на себя, не позволяя принцу его забрать.

– Вообще-то, ваше высочество, – сказала она – без той звонкой дерзости, к которой была склонна Кармиль, но почти с вызовом. – По правилам должен водить он.

И указала рукой на человека с желто-оранжевыми глазами.

Антуан Фердинанд Флавий с удивленным лицом выпрямился, а потом рассмеялся.

Так, словно лет ему было не больше, чем самой Амелии.

***

День прошел странно и весело. За игрой в слепого кота, к которой венценосный дядюшка Амелии присоединился так легко и так уверенно, что не оставил ни леди Мэйв, ни лорду Вортигерну ни единого шанса на сопротивление, последовало чаепитие в просторной гостиной. Она была по-мужски темной и строгой, с балками из темного дерева, пересекающими бежевый потолок, с оленьими головами над резным камином, с тяжелыми стульями и большим окном, выходящим в зимний сад.

Беседа текла спокойно, его высочество был вежлив и доброжелателен, он улыбался искренне и задорно. Он интересовался Амелией и Кармиль: как они устроились в Альбе, как жилось им в Эривэ, помнят ли они Арли и Бриатику. Что они ели на завтрак, нравится ли им столица, хорошо ли они провели праздники. Умеет ли Кармиль ездить верхом. Любит ли Амелия танцы. Что они изучают под пристальным и строгим взором леди Джейны Бронкль.

Джейна сидела тихо. Наблюдательная Кармиль шепнула Амелии на ухо, что у их гувернантки то краснели кончики ушей, то, наоборот, – она становилась бледной, как полотно. Ей позволили присутствовать на чаепитии: оказалось, и лорд дель Эйве, и сам принц знали старших Бронклей. Леди Мэйв, конечно, чуть скривилась, а леди Катарина сделала вид, что Джейны в комнате нет.

Амелия знала, что мать все еще злилась, и даже слова лорда Дамиана не смогли погасить эту злость. А Джейна стала мишенью.

Впрочем, к Антуану Фредерику Флавию леди Катарина тоже была холодна.

Амелия чувствовала что-то такое между ними – колкое, злое, отдающее стужей. От этого становилось неуютно и стыдно, словно испытывая к дядюшке благодарность и симпатию, Амелия предавала мать. Но разве мать не предала ее раньше? Разве не запретила выходить из комнаты под предлогом болезни? Разве не грозилась выгнать леди Бронкль – ту самую леди Бронкль, которая читала Амелии вслух глупую книгу о коварном волшебнике, так похожем на другого волшебника, настоящего, сидящего с Амелией в одной комнате? Разве сама Амелия не злилась на мать и не плакала несколько дней назад? Разве слова лорда Дамиана, сказанные ночью где-то между стенами чужого дома, не поселили в сердце Амелии неуютное, щекочущее сомнение?

День правда был странным, суетным и полным событий и голосов, у Амелии чуть кружилась голова от усталости и мыслей, добрых и не очень.

Ивейн Вортигерн сидел рядом с ней: подавал чашку, наливал чай, ободряюще улыбался – верный рыцарь своей принцессы, маленький добрый герой.

Лорда Дамиана нигде не было.

Она увидела его мельком, в коридоре, когда они – весь выводок цветущих девиц в светлых платьях – шли к выходу вслед за Ивейном, взявшем на себя роль хозяина. Лорд Дамиан, в плаще, с тростью и шляпой в руке, попался им навстречу и остановился, чтобы поклониться Амелии. Он ничего не сказал, лишь улыбнулся – тепло и тонко.

Как тот, кто хранит вашу общую тайну – и потому вы с ним на одной стороне.

Когда Амелия садилась в экипаж, Ивейн задержал ее руку дольше, чем следовало. Под теплой перчаткой оказался сложенный в несколько раз лист бумаги. Его острый уголок упирался в запястье Амелии и не давал покоя до самого дома, а потом – еще немного, пока записка лежала в кармане платья, тяжелая и жгучая, как раскаленное в горне железо.

Амелия развернула записку поздно вечером, когда осталась одна, отговорившись усталостью. Щеки пылали, пальцы не слушались. Бумага хранила слова благодарности – и восхищение добротой принцессы, ее большим сердцем.

Ничего особенного, светская лесть, безвкусная, как священный хлебец, который ели в храмах в день Весеннего Равноденствия.

Амелия не знала, нравится ей это или нет. В голове все перемешалось: игра в слепого кота, улыбка золотоволосого принца, поджатые губы леди Мэйв, серебряные кольца на тонких пальцах, запах сандала, бергамота, розовой воды и влажной земли в оранжерее, чай и то, как Ивейн сощурился, когда они поравнялись с лордом Дамианом.

Вокруг Амелии закручивалось что-то, что было больше ее.

Огонь свечи сожрал записку жадно и быстро. Амелия приоткрыла форточку, чтобы выпустить из комнаты запах сгоревшей бумаги, и, пока свежий морозный воздух леденил щеки, стояла, прислонившись лбом к холодному стеклу, и смотрела в зимние сумерки.

Ей нужен был кто-то, на кого можно было бы опереться. Рассказать об этой записке, о заколдованной, грустной Джейне, о злобе на мать, о том, что Амелия прямо сейчас чувствовала себя слепым котом – ходила с завязанными глазами