Родные гнездовья - Лев Николаевич Смоленцев

— Тэк-с! Если уж быть генералом-жандармом, то с пользой! Надо выйти к гостям, надо послать телеграфную шифровку в Усть-Цильму...

* * *

На следующий день, в два часа пополудни, на станции появился пристав Крыков. Если учесть то, что быстрый бег взмокшего коня будоражит и всадника, поведение его было естественным: нервно-встревоженным, резким, хамоватым. Узнав у сторожа Кучубы о том, что все рабочие, нанятые из числа политических ссыльных, находятся на запечорских пожнях, он успокоился и чуть подобрел:

— Не было бы счастья, да несчастье помогло... — скороговоркой выразил пристав свое удовлетворение сообщением Кучубы. — Хотя и пересчитать бы вашего брата не грех, — спохватился он.

— Та хиба ж мы сами не перечтем семь-то душ? Завтра успенье — все як один явятся.

— Вот то-то и оно, что завтра успенье... Где писарь? Списки рабочих у него? Сходи — пусть явится ко мне со списками.

— Та вин в канцелярии, прошли бы сами...

— Жарко. Пойду на берег, пусть придет в беседку. — Крыков, кинув конский повод на штакетину и захлестнув его петлей, не оглядываясь, крупно зашагал прочь от Кучубы.

Письмоводитель Николай Задачин, как точно по штатам станции именовалась его должность, услышав от Кучубы о приказе Крыкова явиться со списками политссыльных в беседку, засуетился, задвигал ящиками стола, а потом закричал на сторожа:

— Чего встал? Сказал — и уходи!

Пожилой словоохотливый добродушный Кучуба осуждающе покачал головой и молча вышел — не нравились ему, ох не нравились ни внезапный приезд пристава Крыкова, ни суматошное поведение большеухого писаря. Но что делать? Ясно было одно: в беседке, построенной Журавским на оголенной стрелке Хлебного ручья, разговор Крыкова с писарем не подслушаешь.

«Не подслухаешь... Не подслухаешь... — размышлял Кучуба, неслышно удаляясь по коридору от двери Задачина. — Но и вин не може мене бачить. Ключ от его комнаты у мене в кармане...»

Ключ они изготовили с Прыгиным недели три тому назад, когда выследили Задачина, укладывавшего в тайник почту. Выследили они и того, кто взял эту почту — местного паренька Оську-Голыша. Ясно было, что Задачин снимает копии с переписки, с архива Журавского. Это не оставляло сомнений в принадлежности писаря к охранке, окончательно выявило его нацеленность на Журавского. Однако и после этого заведующий станцией не дал тронуть Задачина.

— Выявил себя — это хорошо. Больших секретов в моем архиве нет, но разговаривать с ним будет легче. Следующую тайную почту прошу доставить мне, — попросил Журавский Прыгина с Кучубой.

Прыгин, руководивший теперь всеми работами на метеостанции, не стал настаивать на отстранении Задачина от дел по ряду причин: видимо, то, что нужно было отправить Чалову из переписки Журавского, агент уже отправил, к успению же ждали на станции Калмыкова, который должен был найти хотя бы одного бывшего ссыльного мезенца, который мог подтвердить преступление Задачина. Пока же договорились обезоружить Задачина, выкрасть у него наган. Кучуба, пристально ощупывая глазами писаря, установил, что Задачин вооружается с наступлением темноты, днем же наган оставляет в комнате. Однако в последнюю неделю Задачин не выходил из главного корпуса, где в смежных комнатах на нижнем этаже размещались канцелярия с кассой и жилье письмоводителя. Бледный до синевы писарь метался из канцелярии в свою комнату, ел всухомятку, отказавшись от общего питания. Сославшись на нездоровье, он избегал встреч со всеми, даже с самим Журавским. Сердобольная Устя приносила «убогому» то миску щей, то молока, то чая. Но приносила в канцелярию, ибо в комнату Задачин не пускал и ее. Это усложняло задачу Кучубы. Прыгин, скрывая план разоружения Задачина, предупредил Андрея о странном поведении «ангела-хранителя», как между собой называли они агента Чалова.

— Вижу, вижу, Николай, — отмахнулся Журавский. — Дайте мне закончить монографию «Печорский край», и я займусь Николаем Ивановичем. Займусь. Он должен помочь нам, Николай! Ты знаешь, к какому убеждению я пришел? — загорелись глаза Журавского.

— К какому? Что «ангел» не может убить и мухи?

— Я не о том, — досадливо поморщился Журавский. — То, что России не быть могущественной без освоения богатств Севера, — это верно. Но верно наполовину, а то и менее того!

— А что верно полностью?

— То, что богатства могут быть освоены только в революционно преобразованной России. В России социалистической!

— Я рад за тебя, Андрей, — влюбленно смотрел на друга Прыгин, — но безнадежно надеяться на издание монографии с такой концовкой.

— Я понимаю это, — согласился Журавский. — Потому я написал так: «Говорят: северные земли — земли будущего. И да и нет — это земли будущих людей России!» Я не надеюсь на издание монографии теперь, — выделил слово Андрей, — потому послал в Географическое общество квинтэссенцию из нее. Юлий Михайлович обещал издать... Вас же прошу помочь Ольге сберечь архив, сберечь монографию, воспитать детей, если...

— Мы должны сберечь тебя, Андрей! — вырвался крик отчаяния у Прыгина. — Но ты связываешь нам руки.

О том последнем откровенном разговоре Прыгина с Журавским знал старый Кучуба и не спускал глаз с Задачина. Укрывшись в кладовой, устроенной в самом конце коридора, Устин ждал, следил в оконце, когда «ангел-хранитель» побежит из канцелярии в беседку к Крыкову.

Крыков, все еще потный, взъерошенный, встретил Задачина вопросом:

— Следят?

— Кто? Где? — заозирался по ближним кустам писарь.

— Эк вымотали тебя, — подернул черными усами пристав. — Крышка тебе, Задачин, коли не исполнишь сегодня приказ самого. С завтрашним рейсом парохода приезжает Калмыков... Он был в Мезени, в Архангельске...

— Какой приказ? «Дарственная» у казначея... Как ее...

— Погодь, Иголка, — поморщился сытый краснолицый Крыков. — Казначей вчера привез на станцию все, что хранил. Журавский сразу после успения едет в Архангельск. Ясно?..

— Возьму. Ключи у меня... В дупле будет. Зачем сами-то сегодня — следят же! — взмолился Задачин.

— Чего им следить, коль знают они все, — оборвал Крыков писаря. — Тебе приказ: «уколоть иголкой»! Приказ самого, понял?

— Нет, нет! — замотал головой Задачин. — Выкра-аду «Дар-дар‑р...» — голова писаря дернулась от пощечины в одну сторону, потом в другую.

— Щенок! — шипел пристав, зажав Задачина в угол беседки. — Ще-енок! Если не сделаешь — и с