Родные гнездовья - Лев Николаевич Смоленцев

class="p1">— Андрей Владимирович, — прервал раздумья участливый, проникновенный голос Задачина, — я разобрал письма по фамилиям приславших их: вот двадцать шесть писем Андрея Александровича Григорьева, тут более восьмидесяти писем и телеграмм Платона Борисовича Риппаса, это стопки писем Дмитрия Дмитриевича Руднева, Степана Григорьевича Писахова, здесь письма Прыгина, Калмыкова, Шкапина, — показывал на ячейки в стеллажи Задачин. — Всего у вас сохранилось две тысячи шестьсот двадцать шесть писем, открыток и телеграмм от ста двенадцати корреспондентов.

— Спасибо, Николай Иванович, за терпение, — устало улыбнулся Журавский. — Надо было это сделать самому, да... Извините за тяжкий, внеурочный труд.

— Господи! Это не труд — это счастье, Андрей Владимирович! — заблестели, оживились глаза Задачина. — Я раскладывал конверты и благоговел — какие фамилии: академики! Ученые с мировыми именами! Князья! Графы! Даже сам государь!

— Чтите? — в голосе Журавского проскользнул оттенок неудовольствия, удивления.

— Кого? — спохватился Задачин.

— Царя, светлейших...

Журавский пристально смотрел на Задачина и думал: «То, что ты агент Чалова, — сомнений нет. Но способен ли ты, Задачин, сын крестьян, выученный на их трудовые рубли в реальном училище, убить? Быть может, не совладав с собой, ты на мгновение стал зверем и совершил чудовищное преступление? Быть может... Скорее всего так и было. А вот убьешь ли ты меня, изучив день за днем весь мой мученический путь? Ты вот уже четыре месяца изо дня в день идешь по следам невероятной борьбы добра со злом, где я спотыкался, падал, но шел и шел вперед, обретая силы в пути. Способен ли ты, Задачин, оборвать этот путь?»

— Царей, особенно Николая Кровавого, любить не за что, — тускло, тихо ответил Задачин. — И вас, Андрей Владимирович, он милостями не осыпал... Даже вас!.. Нужно ли, Андрей Владимирович... Можно ли теперь разобрать письма и разложить их в строго хронологическом порядке? Я бы с удовольствием сделал это, как ранее разложил ваши статьи.

«Ты хочешь получить официальный доступ к их содержанию? Что ж, получи».

— Можно, Николай Иванович, но это каторжный труд. И вовсе не обязательный.

— Помощь вам, Андрей Владимирович, — для меня награда, — опять загорелись каким-то лихорадочным блеском глаза Задачина. — Я, как и вы, буду трудиться от зари до зари...

«Трудись, Задачин, — усмехнулся в душе Журавский. — Я уверен, что здесь ты созреешь до правды и будешь свидетельствовать о злодеяниях Чалова. Это будет козырь! Главный козырь! Это будет мой ответ Прыгину!..»

— Андрей Владимирович, — Задачин держал в руках пачку свежих архангельских газет «Северное утро». — Куда положить эти газеты? В стопку «Журавский» или иных авторов?

— В мою стопку, Задачин, — машинально ответил Андрей, собираясь уйти.

— Но серия фельетонов «Авантюристы Севера» подписана псевдонимом Совик? Как беспощадно высмеян Тафтин — «авантюрист Севера номер один»! А с ним какой-то Кириллов — «авантюрист номер два»! Мне бы так уметь! Я кладу в вашу стопу, Андрей Владимирович. Это стопятидесятая ваша газетная публикация...

— Понял, все понял, Задачин, — повернулся к делопроизводителю Журавский и посмотрел на него в упор твердым взглядом. — Но задумайся и ты: не ошибись в выборе...

Задачин серел лицом, пот покрывал его бритую голову.

— Говорят, в Мезени вы, Николай Иванович, носили пышную шевелюру и роскошную бороду?

Журавский, не дожидаясь ответа, повернулся и быстро вышел из библиотеки.

* * *

Июльские номера газеты «Северное утро» лежали на столе в домашнем кабинете полковника Чалова. Теперь уже не полковника, а генерал-майора Чалова — вчера пришло в Канцелярию губернатора высочайшее повеление «произвести полковника Чалова Николая Иларионовича в генерал-майоры по Жандармскому корпусу Российской империи». Сегодня по этому случаю Чалов у себя на квартире принимал поздравления. С обеда и до полуночи новоиспеченный генерал выслушивал тосты, благодарил за подарки, чокался бокалами, мило улыбался дамам, а на душе было тоскливо, смутно, паршиво. Если бы не очаровательная тридцатилетняя жена Ари, Чалов бы сорвался, испортил банкет. Ари встречала и провожала гостей, обильно угощая и одаривая всех на прощание красотой и лаской. Время от времени она оказывалась рядом с Чаловым, одетым в гражданский костюм английского покроя, и, целуя в щеку, шептала:

— Николас, милый мой Николас, ты должен быть образ терпенья.

Ари знала, что так угнетало ее мужа: представление на генеральское звание послал еще камергер Сосновский, а всех генералов, аттестованных камергером, звали «карточными генералами» и большинство из них убежало из Архангельска, Ушаков же от стыда и страха умер. Знала Ари и то, что ее Николас месяц тому назад подал прошение по инстанции на отставку в чине полковника. Знала и то, что ее отец Мартин Ульсен и муж Николай Чалов основали фирму по обработке и сбыту русской пушнины — процветающую фирму. Теперь же вместо отставки — звание генерал-майора по Жандармскому корпусу. Не видать Ари ни Лондона, ни Монреаля, но она крепилась...

Сам же Чалов знал гораздо больше: сегодня объявлена всеобщая мобилизация в России, завтра — война с Австро-Венгрией. Война! Война в предреволюционной России, а он генерал-жандарм! Чтобы понять, что́ его ждет, не надо было дослуживаться до генерала.

«Дослужился! — издевался сам над собой Чалов. — Стал «карточным генералом» — посмешищем! И фирма лопнет: Мартин стар, болен, а мне теперь из Архангельска никуда! И все из-за этой «собаки на сене» Журавского: из-за него затянул с отставкой. Все ждал: авось поймет, утихомирится...»

Когда губернатор, вице-губернатор, консул Томас Водгауз и другие именитые гости откланялись, Чалов, сославшись на головную боль, ушел в свой кабинет подумать, собраться с мыслями, побыть одному, отдохнуть от этого суточного калейдоскопа ненужных поздравлений, дурацких возгласов: «За генерала!!!»

Однако отдохнуть не дали: впорхнула Ари, крепко поцеловала в губы и сказала:

— Изволили прибыть Пэтер Тафтин.

Вот тогда Чалов и вынул из стола «Северное утро», снял пиджак, сорвал душивший его галстук, опустился в кресло.

Тафтин величественно возник в дверях кабинета и шел к своему другу и компаньону с увесистым свертком в руке. У кресла он остановился, ожидая, когда поднимется Чалов, примет подарок, поблагодарит.

— Поздравляю, от всей души поздравляю, Николай Иларионович. Рад, безмерно рад... — тянул руку с подарком Тафтин, невольно сгоняя с лица приготовленную улыбку. — Устал? Понимаю...

— Вряд ли понимаешь, Тафтин. Вряд