Массовое процветание. Как низовые инновации стали источником рабочих мест, новых возможностей и изменений - Эдмунд Фелпс

Схожие процессы происходили и в сфере патентного и авторского права. В 1704 году, когда литературные произведения, заказываемые государями и аристократией, больше не могли утолить жажду читателей, Даниель Дефо, романист, экономист и известный в те времена защитник интеллектуальной собственности, жаловался на то, что литературные работы копировали так быстро, что никто не мог заработать на сочинительстве, что представлялось очевидным провалом рынка. Первые меры по защите авторского права в Англии были введены Статутом королевы Анны 1709 года. Парламент к тому времени уже ввел защиту патентов Статутом о монополиях 1623 года, принятым при правлении Якова I. В этот ранний период защита патентов наверняка способствовала созданию новых методов и продуктов, а не препятствовала им, устрашая отчислениями, которые придется выплатить другим, и юридическими издержками, связанными с исками по нарушению патентов. (Перед первыми держателями патентов были открыты все пути.) Но теперь экономика забита патентами. В высокотехнологичных отраслях действующих патентов так много, что создателю нового метода может понадобиться столько же юристов, сколько и инженеров. В фармацевтической отрасли избыточная защита патентов приводит к многочисленным судебным искам и росту цен на продукцию11. Защита авторского права только недавно стала предметом для споров. Отрасли, в которых производятся литературные и художественные продукты, видимо, не так загружены защищаемыми авторскими правами, которые могли бы отпугнуть многих активных писателей, художников и дизайнеров. Однако важно помнить о том, что, чем важнее инновация, тем шире ее применение. Принятый конгрессом в 1998 году Акт Сонни Боно, увеличивающий охрану авторского права на 20 лет,— на срок жизни автора плюс еще на 60 лет,— препятствует более широкому использованию творений Уолта Диснея или выступлений, права на которые принадлежат звукозаписывающим компаниям. Срок действия авторского права порой препятствует появлению инноваций, которые могли бы опираться на продукты Диснея и EMI. У членов конгресса есть личная заинтересованность в увеличении сроков действия авторского права и патентов, поскольку они, видимо, рассчитывают получить свою долю в огромных прибылях меньшинства, не обращая внимания на издержки для всех остальных членов общества.

Отрасли, в которых правительство было важным регулятором или защитником, в силу своих близких контактов с ним особенно часто начинают стремиться к еще большей государственной поддержке. Как писал Луиджи Зингалес, бизнес ухватился за «новую возможность — использовать политические влияние не только для того, чтобы снижать государственное влияние, но и для того, чтобы поставить его на службу компаниям»12. Эта цитата прекрасно резюмирует то, каким именно образом корпоративизм пустил метастазы, разросшиеся в густую сеть взаимовыгодных отношений между частным сектором и государственным, то есть в систему, которая по сути является параллельной экономикой. Защитники этой системы называют ее промышленной 175 176политикой, а критики — корпоративным протекционизмом.

Сами по себе субсидии не являются чем-то дурным. Однако субсидии отраслям (включая и сельское хозяйство), то есть гранты, ссуды, гарантии и налоговые льготы, часто выдаются за поправки, вносимые в направление развития рыночной экономики, в то время как их подлинная функция — одаривать сторонников законодателей и их приближенных. И дары эти велики: расходы на корпоративный протекционизм достигли 92 миллиардов долларов в 2006 налоговом году. Как можно было предположить, часть программ, пользовавшихся немалыми субсидиями, обернулась катастрофическими убытками: Supersonic Transport и Synthetic Fuels Corporation в 1970-х годах, этаноловые субсидии в 1990-х годах и Fannie Mae с Freddie Mac в последние пять лет. Конечно, у многих компаний, в том числе и голливудских студий, тоже бывали провалы. Проблема в том, что субсидии отдают инновации на откуп политикам, у которых нет специальных знаний, и уводят их из частной сферы, где суждения принимаются изобретателями, предпринимателями, финансистами и маркетологами, которые сами должны решать, о чем именно стоит подумать и что именно следует развивать.

Связи между частным и государственным сектором, хотя и являются повсеместными, в отдельных целевых отраслях играют особенно важную роль. В последние годы внимание привлекает контроль государства над сферами образования и здравоохранения. Этот контроль уже невозможно описать через определенное число нормативных актов, защитных мер и субсидий: он стал органическим, поскольку осуществляется на всех уровнях. В недавней статье Арнольда Клинга и Ника Шульца подобный государственный контроль описывается следующим образом:

..Здравоохранение и образование все больше становятся отраслями, где доминирует государство. И это доминирование приводит к двум пагубным последствиям, которые лишь усугубляют изменения в двух этих сферах: государственное влияние искусственно повышает спрос одновременно на здравоохранение и образование (значительно субсидируя их) и при этом делает эти отрасли менее эффективными, чем они были бы в противном случае (защищая их от рыночных сил)177.

Эффективность — это не единственный параметр, испытывающий отрицательное влияние. Были заблокированы также и некоторые другие направления инноваций. Сегодня мало возможностей для выхода в сферу частных школ и колледжей, а также частных больниц, которые были в авангарде развития американского образования и медицины в XX веке; врачи почти не имеют возможности отступить от стандартных процедур, а учителя — опробовать новые курсы и методы преподавания.

Недостатки можно найти практически в любом действии политиков — некую «латентную функцию», выдаваемую за заботу о людях. Мы забываем о том, что большинство норм, защитных мер и эффективных национализаций несут как выгоды, так и издержки, иначе их сложно было бы обосновать. Поэтому следует спросить: как дорого корпоративистский тренд обходится динамизму? К счастью, распространение подобных корпоративистских отношений в экономике, если оно столь глубоко и всепроникающе, как говорилось выше, должно оставлять различные следы. Мы знаем, что корпоративистским правительствам удобнее работать с отраслью, в которой есть лишь несколько гигантских корпораций, а не множество мелких предприятий: в таком случае у правительства просто есть телефонные номера этих корпоративных гигантов. И есть данные, которые подтверждают сильнейший рост концентрации производства в американской экономике, происходивший на протяжении последних шести десятилетий. В финансовом секторе большие банки превратились в огромных монстров, а число мелких банков существенно сократилось. В нефинансовом секторе экономическая деятельность также в немалой степени сместилась от мелких или средних предприятий (от которых в основном как раз и зависят инновации) к крупным корпорациям, о чем свидетельствуют официальные данные, собранные в 2011 году Джоном Фостером, Робертом Макчесни и Джамилем Джонной178. Валовая прибыль 200 крупнейших корпораций, выраженная как процент от валовой прибыли экономики в целом, выросла с 15% в начале 1950-х годов до 26% в середине 1960-х годов, и на этом уровне она колебалась вплоть до 1966 года; затем она резко выросла до 30% в 2004-2008 годы. (Примерно то же самое можно сказать о выручке.) Доля рынка четырех крупнейших фирм в отобранных отраслях розничной торговли — при грубой оценке — удвоилась в 1992-2007 годах, достигнув поразительного уровня — 71% в книжных магазинах и 73% в магазинах, торгующих компьютерной техникой и программным обеспечением, а также в универсальных магазинах. В силу государственных нормативов и профсоюзных правил сегодня часто приходится сталкиваться с задержками при начале и завершении строительства городских офисных зданий, причем эти задержки могут быть настолько велики, что некоторые новые идеи успевают устареть.