Массовое процветание. Как низовые инновации стали источником рабочих мест, новых возможностей и изменений - Эдмунд Фелпс

В той или иной степени корпоративизм существовал всегда, то есть всегда были отношения между государством с одной стороны и капиталом и рабочим классом с другой. Но сегодня можно говорить о заметном расширении связей между государством и бизнесом, причем произошло оно в основном за последнее десятилетие. В шестой главе рассказывалось о корпоративистских процессах в Америке 1930-х годов, когда значительную власть получили профсоюзы. (В частном секторе в послевоенные десятилетия они значительно сжались в результате описанной Чендлером трансформации компаний в системы, управляемые менеджерами высшего и среднего звена вместе с их подчиненными, но потом влияние профсоюзов распространилось в государственном секторе.) Также в шестой главе рассказывалось о новом этапе развития корпоративизма, начавшемся в 1950-х годах, когда мощные компании стали оказывать значительное влияние на правительство. Этот процесс, разворачивавшийся в Америке, был совершенно очевиден для Дуайта Эйзенхауэра, который в своей прощальной президентской речи, прочитанной в 1963 году, говорил о возникновении «военно-промышленного» комплекса.

В последнее время развился, однако, конгрессово-банковский комплекс, совершенно несопоставимый по своим масштабам со всем, что существовало прежде. Казалось бы, правительство должно было настороженно относиться к банкам, поскольку его долг — следить за тем, чтобы они выполняли ограничения и требования регулирующих органов. Однако банки и политические группы вступили в новые отношения, выгодные им обоим. Одно из таких отношений связано с тем, что банки владеют долговыми обязательствами государства. Обычно от банка требуется, чтобы он владел собственными средствами, а не только активами, иначе он может стать неплатежеспособным при малейшем снижении стоимости этих активов, при этом долговые обязательства государства не отличаются особенной надежностью — правительства могут объявлять дефолт без суда по делам о банкротстве, в котором могли бы быть учтены интересы держателей облигаций. Однако в случае с американскими банками требования достаточности капитала не распространялись на долговые обязательства американского государства (а многосторонние соглашения в Банке международных расчетов освобождают все банки от требований достаточности капитала применительно к любым суверенным долгам). Выгода для банков в том, что им не нужно иметь большой уставной капитал. Выгода для правительства в том, что оно продает свои облигации по более высокой цене, то есть получает более низкую процентную ставку,— когда банки используют снижение издержек, связанных с владением долговыми обязательствами государства, чтобы приобрести их еще больше. Правительство, в свою очередь, способно воспользоваться снижением затрат на выплату процентов, чтобы продать больше долговых обязательств, позволяющих финансировать более значительный или более длительный дефицит бюджета. Выигрыш политических партий, получивших возможность брать более дешевые и, соответственно, более крупные кредиты, очевиден: финансовые средства, направленные группой стран в Грецию во время ее бюджетного кризиса 2011-2012 годов, поступили напрямую в банки, державшие долговые обязательства Греции, чтобы подкрепить их готовность и способность держать значительные объемы суверенного долга. Однако общество ничего не выигрывает от того, что банки отдают предпочтение долговым обязательствам государства, поскольку бизнесу становится сложнее осуществлять инвестиции и финансировать инновационные проекты 173. Вмешательства, препятствующие осуществлению государственного дефолта, не позволяют кредитным рынкам выполнять одну из их функций, а именно — урезать кредит тем странам, которые берут настолько большие займы, что их экономика, а также экономики их торговых и финансовых партнеров дестабилизируются, а в результате вся глобальная экономика теряет устойчивость, что, в свою очередь, сдерживает попытки инноваций, которые и так уже являются достаточно рискованными.

Еще один пример близких отношений государства и банковского сектора связан с ипотечными кредитами. В 1970 году банковский бизнес пополнился двумя финансируемыми государством компаниями, когда конгресс позволил уже существовавшей Федеральной национальной ипотечной ассоциации (Federal National Mortgage Association), известной как Fannie Mae, покупать ипотечные кредиты, не застрахованные другими агентствами, и создал Федеральную корпорацию жилищного ипотечного кредита (Federal Home Loan Mortgage Corporation), известную как Freddie Mac, которая должна была конкурировать с Fannie Mae. Закон, подписанный в 1992 году Джорджем Бушем-старшим, предписывал этим государственным предприятиям распространить финансирование на «доступное жилье» для «семей с низкими и средними доходами». В 1999 году администрация Клинтона затащила Fannie Mae на рынок субстандартных ипотек, обязав корпорацию упростить требования для получения кредита субстандартными заемщиками. В том же году конгресс обязал оба этих государственных предприятия покупать 30% ипотечных кредитов на новое жилье, а банки вынудили выкупать у государственных компаний ценные бумаги, обеспеченные ипотечными кредитами. К 2006 году Fannie Mae и Freddie Mac приобрели ипотек на 2 триллиона долларов, что составляло седьмую часть годового ВВП. Роль, которую сыграло в этой истории правительство, не позволяет в полной мере объяснить размах спекулятивного бума в сфере жилой недвижимости: невыплаты по кредитам на дорогие дома в 2008 году случались с такой же частотой, как и на дешевые. Участие государства не позволяет в полной мере объяснить и то, почему цены на жилую недвижимость выросли на 60%, прежде чем упасть до минимума: свою роль должно было сыграть спекулятивное возбуждение, поскольку для увеличения строительства на 30%, видимо, такой рост цен был не нужен.

Все эти финансовые отношения — лишь верхушка айсберга, то есть корпоративистского комплекса, образованного государством и частным сектором. На его масштабы указывал неумолимый рост регулирования, о котором мы говорили в седьмой и девятой главах. Данные из доклада Unified Agenda говорят о том, что в период с 1997 по 2006 год ежегодно создавалось примерно по 80 новых «важных» правил (каждое из которых стоило по меньшей мере 100 миллионов долларов в год)174. В 2007 году количество этих новых правил начало резко расти и в 2011 году достигло 150. И это весьма зловещая тенденция. Постепенное добавление новых правил начиная с 1996 года, вероятно, уже оказало заметное влияние на инвестиции и интерес к инновации. Стартапам теперь нужно все больше и больше юристов, чтобы пробраться через все более густой лес норм и правил.