Берия. Арестовать в Кремле - Анатолий Сульянов

— Все собрались и ждут тебя, Лаврентий!

— Подождут! — безапелляционно, с присущей ему бесцеремонностью произнес Берия.

— Неудобно, понимаешь, Лаврентий. Всего час-полтора, а потом — по своему плану. Я тебя очень прошу, — Микоян взял Берия под локоть.

— Что это ты сегодня такой предупредительно деликатный. И голос у тебя сегодня бархатный.

Знал бы Берия, каких сил требовалось Микояну, чтобы играть эту роль, проявляя и обходительность, и тщательно скрываемую настойчивость, и, естественно, страх; он, подобно джигиту, обхаживающему непокорного коня, был готов ко всему, напружинив и мышцы, и мысли.

— Устал. Столько забот в торговле! Вах-вах! Того нет, другого нет, — стараясь сохранить в себе обыденное состояние, наигранно отвечал Микоян.

— Богдан, — Берия обратился к мрачному, стоявшему в одиночестве Кобулову, — ты пока все подготовь. Я скоро приеду.

Они сели в лимузин, в глубину салона; говорили вполголоса, особенно Анастас Иванович, Берия же громко хохотал, охотно делился берлинскими впечатлениями.

— Танки пришлось применять. Да, да! Танки идут, а женщины навстречу с детскими колясками. Свободы, видишь ли, им захотелось! Полной демократии требуют. Я говорил руководству: мы — победители, вы — побежденные. Вот и ведите себя соответственно. В Сибирь бы тех, кто о демократии кричал! Уверен, что всю эту кашу заварили недобитые гестаповцы, — ну, мы им дали!..

36

«Я, как обычно, прихватив самые срочные бумаги, выехал встречать шефа вместе с начальником третьего управления; по дороге мы обменялись несколькими малозначащими фразами, больше молчали. Выйдя из генеральской машины, я обошел всех, кто приехал до нас, поздоровался, обмениваясь на ходу вопросами и ответами о здоровье, погоде, семьях, о результатах последних футбольных матчей нашего московского «Динамо». Было тепло и солнечно; с Ленинградского шоссе доносились предупредительные гудки автомобилей, сплошной шум работающих моторов, перезвон трамваев, и только тут, за высоким забором, была относительная тишина.

Услыхав голос генерала Серова, я подошел к нему, доложил о последних шифровках, сообщениях из войск, донесениях с мест тяжелых происшествий. Серов бегло ознакомился с документами, задержав внимание на телеграммах по учению; он перечитал подробное донесение двух командиров дивизий, докладывавших о завершении погрузки и начале смены места дислокации. Увидев роспись Кобулова, Серов спросил:

— Когда он читал эти донесения?

— Утром. В семь тридцать.

Заметив машину Кобулова, Серов тут же закрыл папку и вернул ее мне. Серов выглядел усталым; лицо помятое, съежившееся, словно на морозе, глаза и веки покраснели, морщины сгустились; мне показалось, что его что-то мучило, может, болезнь какая или неприятности по работе, мало ли их у первого заместителя министра!

Кобулов поздоровался за руку с Серовым, Кругловым, начальниками управлений, остальным сдержанно, как это обычно делал Берия, кивнул головой, сунул руки в карманы и отошел в отдаление, ближе к бетонному забору. Я заметил на его вечно хмуром и мрачном лице чрезмерную озабоченность, он походил на нахохлившегося горного орла, высматривающего в ущелье добычу.

Мне показалось, что среди множества стоящих и расхаживающих работников несколько незнакомых мне кавказцев; «джигиты» ни с кем не общались, стояли поодиночке, поминутно озираясь по сторонам. Только потом, наблюдая за ними, я понял, что все они смотрели на Кобулова, словно ждали его сигнала. Что это за люди, я так и не узнал.

Самолет министра катился по бетонке медленно и величаво, покачиваясь на неровностях с носа на хвост. Не дожидаясь остановки Ила, основная группа встречающих направилась вслед за трапом, несколько шагов сделал и я, — случалось, что шеф после возвращения требовал меня с папкой срочных документов. И я ждал вместе с другими встречавшими, прижимая туго набитую кожаную папку к левому бедру; до нас доносились обрывки фраз, но мой чуткий слух различал почти все, о чем говорили Берия и Микоян, особенно после того, когда они, отойдя от самолета, приблизились к нам. Я понял, что документы шефу в эти минуты не потребуются, — он едет в Кремль, а значит, и мне быть там же. Я сел в машину начальника охраны полковника Саркисова, и мы помчались по направлению Кремля. Малоразговорчивый и несимпатичный Саркисов на мои вопросы отделывался короткими рублеными фразами, сказывались его ограниченность и полное отсутствие интеллекта.

В Кремле охрана, помощники, начальники секретариатов членов Президиума, как обычно, разместились в большой, выходящей окнами на площадь комнате; разговаривали вполголоса: не было принято обмениваться мнениями, каждый хранил свои тайны.

Через три четверти часа в комнату решительно вошел генерал Серов, указал на меня, начальника охраны Саркисова и двух увиденных мною на аэродроме «джигитов» и предложил выйти. Саркисов что-то шепнул Серову на ухо. Серов отрицательно покачал головой, кивнул на дверь, и мы, в сопровождении Серова, вышли в коридор; генерал махнул рукой, предлагая нам следовать за ним. Мы вошли в крохотную комнатку и услышали приказной голос генерала Серова:

— Сдать оружие!

Начальник охраны метнулся к двери, но был тут же остановлен и обезоружен двумя находившимися в комнате незнакомыми мне полковниками.

— Без шуток! — строго предупредил генерал, вынимая из карманов притихших, ничего не понявших «джигитов» пистолеты.

У меня оружия не было, полковники ощупали мои карманы, заглянули в папку и встали у двери.

— Вы — арестованы! Никому не выходить! — уходя, приказал Серов и, повернувшись к полковникам, добавил: — Стрелять без предупреждения!..»

37

Маленков читал написанный им в больнице доклад Президиума ЦК об антипартийной и антигосударственной деятельности Берия неторопливо, изредка поглядывая на часы, на притихших, настороженно смотревших на него членов и кандидатов Президиума; он видел, как выжидательно слушали его Ворошилов, Каганович, Сабуров, Первухин, как стало матовым лицо Молотова, — никто не отвлекался, все слушали с неослабевающим вниманием. Более того, когда назвал несколько цифр и фамилий, то напряжение на лицах приобрело постоянный характер.

Об изменении повестки дня кандидаты и члены Президиума узнали только что, сидели не шелохнувшись, с напряженными лицами, изредка поглядывая на дверь, — все боялись всемогущего Лаврентия. Члены Президиума видели, как изменился Берия после смерти Сталина; он стал более развязным, циничным в обращении с окружающими, не стесняющим себя употреблением непристойных выражений, свысока взиравшим сквозь стекла пенсне на товарищей по Президиуму; он мог при встрече не подать руки, часто здоровался за руку выборочно: с Маленковым, Булганиным, Хрущевым, с другими же — отделывался легким поклоном головы; мог прервать выступавших, ничуть не стесняясь, неуважительно бросить колючую реплику.