Сезон воронов - Соня Мармен

– Я сделал это ради отца, Марион, – с неожиданным пылом попытался оправдаться перед ней брат, – теперь он сможет выкупить почти половину долины!

– Ради папы? – выкрикнула она, пытаясь подняться, но руки Дункана удержали ее в кресле. – Понимаешь ли ты, что именно продал врагу, Джон?

– Подписи нашего отца на этой бумаге не было. И подписи Бредалбэйна тоже, насколько я знаю.

– Мне плевать на Бредалбэйна! Пусть себе горит в аду, я только буду спать спокойнее! И какая разница, есть там подпись отца или нет? Важно то, что он сражается ради правого дела! А где ты был, когда твои соотечественники рисковали жизнью на поле битвы? Пил вино и торговался о цене за их головы? Ты выторговывал побольше денег за свое предательство, а, Джон? Джон… Ты предал родину, свой клан, своего отца! Ты меня предал…

Голос Марион сорвался, и она разрыдалась. Слезы струились по ее бледным щекам. Джон опустил глаза. Его волнение было очевидно.

– Я тебе доверилась…

– Тебе этого не понять, Марион. Мне надоело видеть, как отец унижается перед этим деспотом Бредалбэйном, лижет ему сапоги…

Юноша взглянул на портрет своего предка над камином и указал на него обличающим перстом.

– Все из-за этого презренного пьяницы! Он все продал, всем пожертвовал ради своей проклятой бутылки и костей! Он продал нас, и вот что нам приходится терпеть по его вине…

– Да, Роберт был безумцем, но то, что он продал, не потеряно навсегда, Джон. Земля, фермы, холмы, деревья – все то, благодаря чему мы до сих пор выживаем, это он продал. И все это можно когда-нибудь выкупить обратно. Но только не чью-то жизнь.

Она ненадолго замолчала и медленно встала с кресла. Дункан потихоньку убрал руки.

– А ты, что ты продал, Джон? Знаешь ли ты сам? Подумал ли ты об этом?

– Марион…

За маской напускного спокойствия, которую он пытался сохранить, Джону все труднее было прятать свой стыд.

– Ты продал жизнь этих людей, – продолжала девушка бесцветным голосом. – Знаешь ли ты, что ждет человека, обвиненного в государственной измене?

Он медленно кивнул и отвернулся.

– Господи Боже, конечно, я знаю… Проклятье! Ну и наворотил же я…

– Это еще легко сказано!

– С кем вы имели дело? – спросил Роб.

Джон повернулся в его сторону, но в глаза собеседнику посмотреть не отважился и обратил взгляд на огонь в камине.

– С сыном герцога Аргайлского. Никого, кроме нас двоих, в комнате не было.

– И он заплатил?

– Да, дал мне векселя.

– Где они?

– В надежном месте.

– Он сказал вам, как намеревается распорядиться документом?

– Он… – Джон закрыл глаза, желая сосредоточиться. – По-моему, он сказал, что подождет, чем закончится восстание, прежде чем давать делу ход. Наверное, решил подумать.

– По-вашему? Или он действительно так сказал?

– Это его слова, теперь я точно вспомнил, – с уверенностью ответил Джон, поднимая на кузена глаза.

Роб повернулся к трем своим спутникам, которые до этих пор молчали. К Марион вернулась способность мыслить здраво. Внезапно глаза ее заблестели надеждой.

– Мы можем попытаться выкрасть бумагу! Я хорошо знаю замок, и…

– Ты туда не вернешься, это даже не обсуждается, – отрезал Дункан.

Девушка резко повернулась к нему. Вид у нее был рассерженный.

– По крайней мере, без сопровождения, – добавил он, выдержав ее взгляд.

– Может, лучше выкрасть сына герцога Аргайлского и заставить его вернуть документ? – добродушным тоном предложил Колин.

Роб кивнул и, подумав еще немного, сказал:

– Может, так и сделаем. Это неплохое решение. Но к сыну герцога Аргайлского так просто не подобраться. Он сейчас адъютант при ставке своего отца в Стерлинге. И, если верить последним новостям, людей в армии Аргайла за последние недели прибавилось. Это будет очень рискованное дело.

– Но попробовать стоит, – сказал Колин.

– У меня есть идея получше, – небрежно обронила Марион. – Может, устроим так, чтобы он сам к нам приехал? Джон может под каким-нибудь предлогом заманить его в Честхилл. Сын Аргайла не заподозрит в злом умысле труса, который с такой легкостью продал своих!

Все посмотрели на Джона, который обвел присутствующих испуганным взглядом. Роб усмехнулся.

– А почему бы и нет?

Глава 18

Приглашение

Дункан в очередной раз перевернулся на матрасе, который для него расстелили на полу пустой комнаты в Честхилле. Сон никак не шел к нему. Взгляд юноши обежал помещение. Занавесок на окне не было, поэтому лунный свет беспрепятственно проникал в комнату и замирал правильными прямоугольными пятнами на голых темных стенах, до половины обшитых деревянными панелями. Когда-то давно эти стены украшали картины… По обе стороны от полуразвалившегося камина тянулись книжные полки, из чего следовало, что раньше это была библиотека, и в ней, вполне возможно, имелись ценные экземпляры изданий. Марион, конечно, не довелось увидеть комнату в ее первозданном виде. Немногие предметы меблировки, оставшиеся в распоряжении лэрда Гленлайона, не отнятые за долги и не украденные во время рейдов, были размещены в четырех маленьких комнатах на первом этаже дома и в нескольких спальнях на верхних этажах.

Юноша закрыл глаза и попытался представить себе комнату Марион. Наверняка обстановка в ней скромная, даже строгая. Кровать, комод, один или пара стульев. Письменный стол? Нет, стола там быть не может. Чем она обычно там занимается, когда остается одна? Рассматривает себя в венецианском зеркале? Роется в большом платяном шкафу, полном вышитых юбок из египетского хлопка и тончайших батистовых рубашек с французскими кружевами, какие он видел на нарядных леди в Эдинбурге? Есть ли у нее привезенные с Востока жемчуга и тонкой работы серебряные испанские броши? Нет, ничего такого у Марион нет. И все-таки это ее комната, в ней все напоминает о хозяйке, там царит ее запах…

Внезапно на душе стало тяжело. Ему не место в этом доме, в этой долине! Нельзя допустить, чтобы ответственность за деяния Кэмпбеллов легла на его клан. Хватит с них и их собственных несчастий! К тому же он ощущал смутное волнение, от которого становилось не по себе.

Казалось бы, здесь Дункан был волком в овчарне, и, в то же самое время, он чувствовал себя овечкой в волчьем логове.

Несчастья и беды, пережитые многими поколениями, накапливались и превращались в тяжкий груз для потомков. Родители учили своих детей ненавидеть с младенчества, как ходить и разговаривать. Дети вырастали и поступали так же со своими собственными сыновьями и дочерьми, не задаваясь никакими вопросами. Ненависть и жажда мести, ею порождаемая, становились единственным смыслом существования.