Несравненное право - Вера Камша

Другое дело эландцы, эти морские псы были достойными соперниками атэвских корсаров. Половина того, что добывали атэвы на море, попадало не на юг, а на север. Но Эланд был далеко, и разгромить это драконье гнездо Майхуб не мог, а быть смешным, проклиная северных разбойников, не желал. По молчаливому уговору эландцы и атэвы рвали друг друга на куски тихо. Каждый, выходя в море, понимал, что может не вернуться. Правда, эландцы были милосерднее — пленных атэвов они сразу же убивали.

Глашатай замолк, и калиф небрежным движением ударил в небольшой гонг. Обитая позолоченной медью дверь распахнулась, и перед владыкой простерся ниц дежурный евнух. Если приказание, отданное Майхубом, его и удивило, он не показал виду, а, облобызав пол, по которому ступали синие сапоги владыки, пятясь вышел.

Калиф потянулся было к кальяну, но передумал и, откинувшись на спину, прикрыл глаза. Он не был до конца уверен в том, что поступает верно, но лучше жалеть о содеянном, нежели о том, что не сделано. Беспокойство песчаной гадюкой вползло в сердце владыки атэвов после разговора с толстым ростовщиком, поспешно сменившим мунтские каштаны на мимозы Эр-Иссара. Калиф знал о происходящем в его городе все, и появление Ле Пуара со чада и домочадцы для него не прошло незамеченным. Владыка удостоил беглеца личной беседой, милостиво приняв дары, стоившие не менее трех кораблей, и узнал немало интересного про тарскийского господаря.

Если б речь шла о войне между хансирами, Майхуб одобрил бы победителя, так как сильный всегда прав, даже если его сила изливается на слабых потоками огня. Скорее всего атэвы бы присоединились к пиру победителя, порезвившись на юге убиваемой Арции, а затем убрались бы за пролив. Но Михай Годой не был обычным завоевателем, за ним стояли какие-то странные силы, которые могли не насытиться кровью империи, калиф же не рассчитывал, что Баадук защитит своих последователей. Позволил же пророк пять сотен лет назад упасть на Эр-Атэв железной звезде, уничтожившей старую столицу, да и шествие морового поветрия, случившееся в год Черной Коровы, Майхуб остановил не молитвами, а огнем, в котором сгорела зараза вместе с еще живыми зараженными.

Нет, ни на Баадука, ни на самого Творца надежды не было, и калиф решил действовать не дожидаясь, когда беда осадит коня у ворот Эр-Иссара.

Дверь открылась, и давешний евнух распростерся на полу:

— Он здесь, о Лев Атэва!

— Веди.

— Но, владыка владык, этот презренный грязен и смраден, как стадо свиней, и опасен, как бешеный буйвол.

— Хватит, Юкмед, — брови повелителя на волос сдвинулись к переносице, этого было достаточно, чтобы евнух пятясь вышел и спустя мгновение в зал вступили два могучих воина в белом. Между ними на двух цепях шел высокий светловолосый человек в короткой тунике, перепачканной в смоле.

— Оставьте нас, — махнул рукой калиф.

Воины переглянулись, но ослушаться не осмелились и бесшумно удалились. Закованный молчал, глядя очень светлыми серыми глазами на развалившегося на подушках владыку атэвов.

— Ты дерзок, это хорошо, — рука с остро отточенными ногтями отсчитала несколько бусин на четках из черного янтаря, — ты был капитаном эландского корабля?

— Я маринер и умру маринером, — пленник с вызовом вскинул голову.

— Как тебя зовут, хансир? — Эландец вызывающе молчал, но Майхуба это, казалось, забавляло. — Я мог бы тебя бросить собакам или снять с тебя кожу, хансир, — калиф отложил еще две бусины, — но я поступлю по-другому. Я отпущу тебя и всех эландских рабов, еще не забывших имя отца и песню матери. Я дам вам три корабля, чьи трюмы заполню вином, зерном и оружием, и ты отведешь эти корабли к дею Арраджу и передашь ему письмо.

Пленник, на лице которого дерзость сменилась удивлением и непониманием, недоумевающе смотрел на «сурианского Льва».

— Я скажу тебе больше, чем своим воинам, — Майхуб резким движением отбросил четки, — ибо они знают сладость повиновения, а тебе она недоступна. За проливом идет война, Владыка Холодных Гор дей Миххад напал на Эр-Арсий и победил. Теперь он ищет победы над Эр-Иджаконом. Но я этого не хочу, а потому возвращаю вашему дею его воинов и дарю им еду и оружие.

— Меня зовут Иоган Рамер, и я могу сделать, что хочет повелитель Атэва, но я должен быть уверен…

— Тебе придется поверить, Ходжан, — в глазах калифа сверкнула черная молния. — Дей Миххад — черный колдун, если он сломает хребет Эр-Иджакону, рано или поздно он перепрыгнет пролив. Так пусть дей Аррадж обрежет сыну змеи уши и нос и прибьет над порогом худшей из своих жен. Когда Льву Атэва и Волку Иджаконы будет тесно под одним солнцем, клыки и когти решат, кому властвовать, а кому умереть. Но это будет честный бой, достойный мужчин и воинов. Пока же презренный Миххад оскверняет своим дыханьем пророка, Эр-Атэв и Эр-Иджакон встанут спина к спине. Я сказал!

— Я понял, — твердо произнес маринер Иоган, — и исполню, — он подумал и добавил: — Клянусь честью, Ваше Величество.

Зала, в котором можно было достойно принять императора Арции, в Эланде отродясь не имелось. Пышность и многолюдные бестолковые сборища здесь были не в чести, маринеры предпочитали веселиться либо в тесном кругу, либо же отплясывать всем миром на берегу под треск костров и шум прибоя.

Выручил Максимилиан, как и всякий клирик высокого ранга, знавший толк в церемониях. Пока «Корона» дожидалась ненужного лоцмана и медленно шла к берегу, у Башни Альбатроса суетились люди, под руководством Его Высокопреосвященства превращавшие мощенную восьмиугольными обсидиановыми плитами площадку в некое подобие тронного зала, благо погода позволяла.

Долгий весенний день клонился к вечеру, когда венценосным гостям было разрешено ступить на эландскую землю. Идаконцы и не думали глазеть на императора. Врожденная гордость вкупе с быстро разошедшимися по городу словами старого Эрика вынудила эландцев демонстративно заниматься привычными делами. Базилека встречал лишь почетный караул, которым командовал коронэль[96] Диман, из-за плеча которого маячила белобрысая шевелюра Зенека.

Диман, поклонившись не слишком низко — как раз в меру, — сообщил Базилеку, что Его Высочество примет его у Башни Альбатроса, это совсем недалеко, и он, Диман Гоул, с радостью проводит туда высоких гостей. Щека императора дернулась, но он промолчал и, подав пример многочисленной, зеленой от качки и тревоги за собственную участь свите, пошел чуть впереди маринера. Башня действительно была недалеко, но, чтобы туда попасть, нужно было преодолеть около пяти сотен довольно крутых ступеней, что ни самому императору, ни его двору удовольствия не доставило, хотя ступени и были усыпаны зелеными ветками.