Белая гардения - Белинда Александра

Рассказ генерала прервался. По его щекам текли слезы. Он даже не пытался их вытирать, только моргал, глядя на меня.

— Можешь себе представить, как мы были рады, когда узнали об этом… Американка оказалась прекрасным человеком, она обратилась в Красный Крест в Австралии. Какая-то женщина, раньше работавшая в Красном Кресте, вспомнила, что в 1950 году к ней обращалась девушка, очень красивая, рассказ которой глубоко тронул ее. К сожалению, она тогда не смогла ей помочь разыскать мать, но записала для себя все ее данные, хотя это было запрещено правилами.

— Дейзи Кент, — сказала я, повернувшись к Ивану. — А мне всегда казалось, что она и не собиралась мне помогать!

Наверное, я приняла за равнодушие то, что на самом деле было сочувствием.

— Мы поняли, что очень близко подобрались к тебе, — продолжил генерал. — За эти годы твоя мать изменилась. Запас жизненных сил у нее иссяк, она постоянно болела. Но, узнав, что ты в Австралии, она как будто снова стала молодой, полной сил и энергии женщиной. Она готова была пойти на все, лишь бы наконец увидеться с тобой. Мы обратились к Вишневскому, с которым к тому времени были уже достаточно хорошо знакомы, чтобы доверять. Он согласился помочь мне с выездом, но предупредил, что твоя мать должна будет остаться в Москве как залог моего возвращения. Две недели назад я приехал в Австралию, Красный Крест оплатил мое проживание в гостинице. Мне удалось проследить твой путь от иммиграционного лагеря до Сиднея, но потом я застрял. В загсе мне не могли сообщить, вышла ли ты замуж, потому что это конфиденциальная информация, которую они не имеют права разглашать даже в таком случае, как у меня. Но я был настроен решительно и не собирался опускать руки, как это случилось в Шанхае. Однажды я в полном отчаянии сидел в своем номере в гостинице, когда под дверь просунули газету. Я поднял ее, стал листать и наткнулся на статью, подписанную «Аня». Я позвонил в газету, но женщина, с которой я разговаривал, сказала, что автора статьи зовут не Аня Козлова, а Аня Нахимовски. «Она замужем?» — спросил я. Женщина ответила, что, кажется, замужем. Я нашел твой адрес в телефонной книге. Что-то подсказывало мне, что это именно та Аня, которую мы столько времени ищем. Однако я не мог каждому русскому в Сиднее объяснять, кто я и чем занимаюсь, поэтому и решил написать тебе анонимное письмо.

Генерал глубоко вдохнул, утомленный долгим рассказом, и сказал:

— Аня, мы с твоей матерью все эти годы искали тебя, вспоминали каждый день. И наконец нашли.

20. Мать

Из динамиков гремела «Эй, ухнем» в исполнении хора Советской Армии. Ритм песни был монотонный, но мелодия захватывала. Пение сливалось с мерным гулом двигателей самолета. Вслушиваясь в мощные мужественные голоса певцов, я вспомнила людей, которые рыли могилу для моего отца в Харбине. По духу эта песня подходила намного больше им, а не Советской Армии. «Мама», — прошептала я облакам, проносящимся под крыльями самолета, словно залитый солнцем снежный ковер. Мама… В глазах стояли слезы. Я изо всех сил сжала кулаки. Небо было свидетелем самого важного события в моей жизни. Двадцать три года назад нас разлучили с матерью, и теперь, менее чем через день, мы должны были снова встретиться.

Я повернулась к Ивану, который одной рукой прижимал к себе Лили, а другой пытался удержать пластиковый стаканчик с чаем и не дать ему разлиться себе на колени. Для крупного мужчины в ограниченном соседними креслами пространстве это была непростая задача. Он почти не притронулся к еде, которая лежала перед ним на подносе: колбаса с чесноком, пироги и сушеная рыба. Если бы мы были в Австралии, я бы стала над ним подшучивать, спросив, что он за русский, если его желудок не переваривает такую типично славянскую пищу. Но шутки вроде этой годились для Австралии, в Советском Союзе так шутить было нельзя. Я принялась рассматривать лица остальных пассажиров: угрюмый мужчина в некрасивом костюме, несколько женщин с одинаковыми лицами. Что это за люди, мы не знали, но все равно были начеку.

— Давай я возьму Лили, — предложила я. Иван кивнул и передал мне дочь, подняв ее над подносом с едой и коленями. Он не отпускал малышку до тех пор, пока не убедился, что я крепко взяла ее. Лили одарила меня взглядом и надула губки, словно посылала мне воздушный поцелуй. Я потрепала ее по щеке. Я всегда так делала, когда мне нужно было как-то укрепить в себе веру в чудеса.

Я вспомнила корзинку с бельем, которая осталась дома на кровати в спальне. В ней лежали летние вещички Лили, разные слюнявчики, полотенца, наволочки. Это были единственные оставленные в беспорядке вещи в нашем доме, и я была рада, что мы не успели их разложить по полочкам. Благодаря этому у меня теплилось чувство, что наш дом по-прежнему был там, что в нем еще есть нечто такое, что нужно будет доделать, когда мы вернемся. Я сразу поняла, что в голове у Ивана были те же мысли, что и у меня. Когда мы обменялись взглядами, запирая на замок парадную дверь перед тем, как ехать в аэропорт, и он, и я подумали о возможном риске: а вдруг мы сюда уже никогда не вернемся?

Когда генерал сказал мне, что моя мать жива, эта новость наполнила мой мир такой радостью, которая сравнима лишь с восторгом, испытанным мною при рождении Лили. Однако прошло уже четыре месяца с тех пор, как мы в последний раз видели генерала, но от него не было ни слова. Он предупреждал, что такое может случиться, и сказал на прощание: «Не пытайтесь связаться со мной. Все, что вам нужно, это быть в Москве второго февраля».

Поговорить с матерью до отъезда не представлялось возможным: в ее доме не было телефона, к тому же наш разговор могли прослушивать. Мы не знали, чего нам ожидать от советского посольства, поэтому все то время, пока обрабатывались наши заявки, и восемь недель ожидания виз прошли для меня в мучениях. Несмотря на то что визы были выданы без всяких проблем и мы благополучно сели на самолет до Москвы в лондонском аэропорту Хитроу, я все еще не была уверена, выдержат ли мои нервы это напряжение.

Стюардесса вытерла руки о мятую униформу и налила мне еще одну чашку тепловатого чая. Почти все стюардессы были уже немолодыми женщинами, но эта даже не пыталась спрятать пряди седых волос, выбившиеся из-под скособоченной пилотки. Когда я поблагодарила ее, она и не подумала улыбнуться и просто повернулась ко мне спиной.

Им нельзя быть приветливыми с иностранцами, напомнила я себе, за беседу со мной ее могут посадить в тюрьму. Я приникла к иллюминатору и задумалась, вспомнив генерала. Я надеялась, что после трех дней, проведенных с нами, он начнет казаться мне нормальным человеком, а не загадкой. В конце концов, он ел, пил и спал, как обычный смертный. Он совершенно искренне отвечал на все мои вопросы о здоровье матери, о том, в каких условиях она живет, чем занимается. Я была поражена, когда узнала, что у них в доме нет горячей воды — даже зимой! — и что у матери больные ноги. Но я преисполнилась радости, когда генерал сказал, что у нее в Москве есть близкие подруги, с которыми она ходит в баню, чтобы снять боль. У меня ведь тоже были Ирина, Розалина и Бетти, которые разделили со мной самые тяжелые минуты моей жизни. Единственное, о чем я побоялась спросить, так это об их отношениях с матерью. А на вопрос «Когда мы увезем мать из России, поедете ли вы с нами?», который я задала в сиднейском аэропорту, он так и не ответил. Генерал поцеловал меня и Ивана, пожал нам руки и на прощание сказал: «Еще увидимся». Я проводила его взглядом до стеклянных дверей и поняла, что этот старик с военной выправкой и гордой походкой так и остался для меня загадкой.

Лили захныкала, нахмурила бровки, словно прочитала мои мысли. Я принялась убаюкивать ее. Самыми неприятными за последние месяцы были те секунды, когда я, укладывая дочурку в кроватку и целуя в мягкую щечку, думала о том, что мне придется увезти ее из спокойной и безопасной Австралии туда, где ей могла грозить опасность. Я бы в любое время, не колеблясь ни секунды, отдала бы свою жизнь за Лили, но у меня не было сил заставить себя ехать без нее.

— Я хочу взять Лили с собой, — как-то вечером сказала я Ивану, когда мы легли спать. В душе я молилась, чтобы муж рассердился на меня, закричал, что я сошла с ума. Я надеялась, что ом будет настаивать, чтобы наша дочь осталась с Ириной и Виталием. Но вместо этого Иван протянул руку, зажег ночник и внимательно посмотрел на меня. Не сводя с меня серьезного взгляда, он кивнул головой и сказал:

— Вас нельзя разлучать.

Раздалось шипение, и хор Советской Армии умолк на полуслове. В салоне зазвучал голос пилота:

— Товарищи, наш самолет совершает посадку в Москве. Пожалуйста, пристегните ремни и приведите кресла в вертикальное положение.

Я задержала дыхание и снова посмотрела в иллюминатор. Самолет нырнул в белоснежный океан облаков. Багряное небо исчезло, все вокруг сделалось серым. Самолет начало трясти, в иллюминатор швырнуло хлопья снега. За пеленой ничего не было видно. У меня появилось ощущение, что мой желудок поднялся вверх; наступили несколько секунд невесомости. Двигатели самолета как будто остановились, и стало казаться, что самолет падает. От перепада давления Лили, которая за все время после вылета из Лондона вела себя тихо, как мышка, начала плакать.