Цареградский оборотень - Сергей Анатольевич Смирнов

и неторопливой лесной жизнью, а беспрестанно роились несметной пчелиной тучей. Северского княжича стала брать оторопь, но он старался не подавать виду.

Лес начал редеть, и воинство во главе с ним -- новым князем, призванным из иного племени, из-за чужих межей, -- вышло к подножию широкого холма, напоминавшего муравейник, разворошенный злым великаном безо всякой жалости к мелким, но трудолюбивым тварям.

Княжич посмотрел наверх и удивился куда сильнее, чем уже успел поудивляться с начала дня.

Все сторожевые башни уже не стояли, подпирая, если не сами небеса, так хоть вороньи животы, а лежали вкруг холма, по его склону -- разобранные и рассыпанные. В тыне уже не хватало многих бревен, как зубов во рту не на того напавшего забияки, а оставшиеся покосились кто куда. Крепко стояли на холме только шум, треск и грохот разрушения.

Бревна одно за другим продолжали валиться и скатываться вниз. Княжич поначалу подумал, уж не Брога ли часом добрался до вятского града, ища, куда бы ему девать в нелегкий день остаток своих сил и тайного умения. Но Броги нигде видно не было, а сами вятские люди -- смерды и холопы -- дружно разбирали-разносили в стороны свой кремник и все дома, еще поутру державшиеся под его защитой. Одни, приноровившись, весело корчевали тын друг навстречу другу, разомкнув его на два конца. Иные, уже не только успев смахнуть с домов кровельный дерн, но -- и сами кровли, скатывали вниз матицы и в охотку разбирали стены княжьих хором, поднимавшиеся всего на три пальца-венца поверх земли, а на тринадесять венцов уходившие вглубь земли. Третьи -- вот уж диво! -- начинали распахивать на холме освободившиеся земли, будто вятичам надоело палить леса под новые посевы и они решились развести-распахать и засеять новое поле на месте своего кремника.

"Чую, нелегкое предстоит княженье тут на пустыре-бурьяне,-- с опаской рассудил про себя северский княжич.-- Уж не краду ли они для меня этакую, никем не виданную затевают?"

Конь фыркнул и прянул ушами, заслышав хребтом сквозь седло не простой, а смертный страх Стимара.

Бывший вятский князь Переславич, даже не глянув на северца, расслышал его опаску в звоне висевших на нем бубенцов, ибо звон сразу начал отдавать горчиной. Тогда седой вятич снова обнадежил приемного князя:

-- Не страшись, Туров, нас, Переславичей. Не угорели мы рассудком у наших печей. А только порешили по-своему: новому князю -- новый кремник должно срубить впору.

Вернувшиеся из похода воины в баню не свернули, а сразу добавили оставшиеся у них от похода на радимичей силы к той жилистой и костистой людской буре, что весело гуляла по граду вдоль и поперек. Видно было, что Переславичи твердо намерены до заката не только разнести по бревнышку свой старый кремник, но и успеть возвести новый.

Вся великая вятская рать, тянувшаяся низом и верхом за северским княжичем, смешалась, рассеялась и растеклась по холму, помогая своим равнять град с землею.

Только сам седой князь Переславич продолжал вести под уздцы своего коня, что был теперь оседлан вместо него призванным на княжение северцем.

Переславич вел коня по прямой дороге на вершину холма, а Стимар уже видел внутренним взором, как на той вершине растут-поднимаются белокаменные стены будущего храма.

Седой Переславич, между тем, покрикивал на самых рьяных в деле разрушения, чтобы они ненароком не раздавили бревном добытого в походе, в бою и в лесной ловле нового князя.

Дворца, какого захотел Стимар, на холме еще не было, храма -- и подавно, но зато на самой вершине холма виднелся еще отдельный -- круглый и маленький --холм, опаханный вокруг дюжиной новых борозд.

Конь двинулся поперек борозд, и Стимар сошел с него прямо к тому малому холму. Тут же обступили малый холм вятичи с лопатами и топорами. А один из них, одетый богаче прочих и оказавшийся старшим сыном князя, держал в руках обнаженный меч.

Северскому княжичу при виде того меча стало дурно. Он едва устоял на ногах. Ему почудилось, будто его подвели к непростому месту и в том месте сама земля не праздна и вот-вот должна родить. Потому поверх одного холма и выпирает другой. Должна земля родить, да без ножа не сможет, как и его, княжича, умершая от родов мать.

Стимар вытер пот со лба и, не выдержав веса тайны, уже давившей его к земле, спросил князя, что у Переславичей там, под ногами, кроется.

-- Сам узришь, князь,-- непросто отвечал седой Переславич.-- Здесь начало наше К началу мы тебя привели. От сего начала ты и станешь властвовать нашей обильной землею.

И он махнул рукой, пуская своего сына на верхний холм, совсем недавно защищенный кремником и скрытый княжьими хоромами, словно тяжелой крышкой сундука, а теперь обнаженный до самых небес.

Княжий сын поднялся на невысокую, не выше плеч, вершинку и, примеряясь, провел мечом едва приметную межу, рассекшую тот таинственный, верхний холмик от полудня до полночи.

Княжич содрогнулся, и у него перехватило дыхание.

Вятичи подхватили его с двух сторон на руки, не дав упасть, а он, так и обвиснув, стал давиться, не в силах вздохнуть.

-- Верно чуешь, князь,-- обрадовался Переславич, уразумев беду северца по-своему.-- Сюда сойдет твоя сила -- отсюда же на волю и выйдет.

И лишь узрев, что приемный князь уже синеет лицом и закатывает глаза, прозрел и крикнул сыну:

-- Живо разверзай! А то вовсе задохнется!

Стимару сделалось зябко, как тому, кто начинает обсыхать а ветру после теплой воды или материнской утробы, а еще почудилось, что его бережно держат огромные теплые руки. Он открыл глаза и увидел перед собой лицо старого Богита.

Жрец-великан держал его в своих руках высоко над землей, густо затянутой внизу тучами и потому совсем не видную с такой великой вышины.