Избранные произведения в 2-х томах. Том 2 - Вадим Собко

— Сделаем, — кому-то пообещал начальник цеха и положил трубку на аппарат, украшенный десятком кнопок, микрофоном и динамиком: если захочешь, обращайся прямо ко всему цеху. — Ну, что ж, товарищи, надвигалось, надвигалось на нас это событие и наконец подошло вплотную. Весной завод перейдёт на серийный выпуск новых самолётов с реактивными двигателями. Первые самолёты нам запланировали выпустить в мае, так что подготовиться время ещё есть. Сами понимаете, это своего рода землетрясение, весь завод так тряхнёт, что дай бог на ногах устоять. Но я думаю, мы выстоим и задание выполним. Из семисот деталей, которые сейчас выпускает наш цех, пятьсот двадцать будет новых. Технологи уже ведут разработку всех операций, но нам с вами нужно к этому переходу подготовить коллектив цеха. Самолёт пассажирский, о нём пишут во всех газетах, секретов здесь нет. Знаменитыми мы с вами станем, товарищи. Очень!

Пошутил, но никто из присутствующих не улыбнулся, всем было ясно, какая предстоит трудная работа.

Вроде бы совсем недавно, всего каких-то восемь лет, как запустили в производство ОК-24, и тогда он казался высшим достижением техники, чуть ли не чудом — быстрый, легкоподъемный, удобный в управлении, не требующий специальных взлётно-посадочных полос. Год, два, а может, и три всё им восхищались, как вдруг раздался первый, ещё робкий голос: «Скорости недостаточно»… Потом послышался второй, уже посмелее: «Неплохо было бы высоту поднять, а то низковато летает». Дальше — больше: уже и ёмкость стала маловата. Лётчики, которым попервоначалу всё казалось великолепным, отыскали десятки только им понятных просчётов. Конструктор тоже нашёл тьму мелких упущений, которых почему-то раньше не замечал…

Неумолим процесс морального старения любого механизма. Сначала кажется, ему и веку не будет — работает безотказно. Но разум подсказывает более совершенную конструкцию, и старая машина вызывает сперва скрытое, а потом всё более и более явное недовольство. Она ещё работает, ещё приносит пользу, а уже устарела и потому обречена.

Такие мысли проносились в голове Луки Лихобора, пока говорил начальник цеха:

— Вот, товарищи, план перехода на выпуск новой продукции. Мы его представляем приблизительно так: идёт строительство старых ОК-24 и параллельно — создание первого самолёта новой конструкции ОК-42. Потом мы сократим план выпуска старых самолётов за счёт увеличения выпуска новых. И так до полной замены. Чтобы выполнить эти два плана, потребуются удвоенные усилия всего нашего коллектива. Только тогда переход на новую модель произойдёт без паузы в производстве. Посмотрите, как всё спланировано… Честно говоря, перспектива, которая открывается перед нами, не из лёгких.

Собравшимся в кабинете были продемонстрированы длинные колонки цифр с наименованием деталей…

— На бумаге-то всё гладко и просто, — чуть насмешливо проговорил Валька Несвятой, — а вот как будет на деле?

— Это от нас с вами зависит, — ответил Гостев, — от нашей организованности и инициативы.

— Хорошо бы план обсудить на общем цеховом собрании, — сказал Лихобор. — Нужно, чтобы люди увидели перспективу…

— А перед собранием коммунисты на всех участках проведут беседы, — добавил Горегляд.

— Именно об этом я и хотел попросить, — продолжал начальник цеха. — Технология будет разработана своевременно, но необходимо подготовить к такому рывку весь коллектив.

Они это хорошо понимали. Приближалось испытание их умения руководить не техникой, не станками, а коллективом рабочих, у каждого из которых свой характер, свои желания и надежды, даже свои ошибки.

— У нас ещё есть время, — сказал Лихобор. — Дело это новое, и хочется подумать, посоображать, как к нему лучше подступиться… У вас нет модели? Не мешало бы её поместить в цехе, чтобы все видели…

— Верно, — похвалил Горегляд, одобрительно посмотрев на Лихобора. — Ты, Лука, в самое яблочко попал.

— Не знаю, сыграет ли модель большую роль, — проговорил Валька Несвятой, в глубине души сожалея, что не он подал эту мысль, — но попробовать можно.

Это короткое соревнование мыслей и самолюбий не прошло мимо внимания Гостева. Сидел он у своего новейшего телефонного аппарата, ещё не старый, лет сорока, не больше. Волосы у начальника цеха чёрные, блестящие, зачёсанные назад. Лицо смуглое, молодое, рот полон крупных желтоватых зубов, лоб высокий, шишковатый, неровный.

— Модели ещё нет, — сказал Гостев, — но фотография есть, посмотрите. — Вынул из ящика и положил на стол, покрытый блестящей плексигласовой пластиной, небольшой лист бумаги. Все четверо, затаив дыхание, склонились над столом.

— Ничего не скажешь, отличная машина. Прошла она трудный путь испытаний, пока государственная комиссия постановила запустить её в серийное производство. Чего только не делали с нею: и разбивали, и жгли, и ломали, подвесив за края скошенных крыльев. Лука подумал об ответственности, которая ложится на плечи людей, решающих судьбу миллионов рублей и планирующих работу тысяч людей, и поёжился, как от озноба. Не хотелось бы ему быть на их месте… А может, наоборот, хотелось бы?

— Странные у тебя мысли, Лука Лихобор. Ты ведь не инженер, а простой токарь, и твоё дело — выполнять план. Положим, план без тебя — мёртвая бумага…

Лука взглянул на фотоснимок новой модели и неизвестно почему вспомнил смешной самолёт Веньки Назарова. А может, в мечте своей, пусть неловкой, технически неграмотной, Венька Назаров пошёл дальше, чем создатели этого комфортабельного современного самолёта? Хотел было поделиться своей мыслью, даже рот раскрыл, но не отважился.

— Ты хотел что-то сказать? У тебя предложение? — спросил Гостев.

— Нет, нет… По всему видно, отличная машина.

— Ты чем-то недоволен? — Острые, близко посаженные глаза начальника цеха впились в лицо Лихобора, стараясь прочитать его мысли. — Сомневаешься?

— Какие могут быть сомнения, я же не генеральный конструктор, — ответил Лука Лихобор.

— А мне нравится, очень нравится, — высказался комсомольский секретарь Валька Несвятой, — чудная будет машина. Модель в цехе нужно будет выставить, агитация должна быть наглядной.

— Будет модель, — улыбнувшись, пообещал начальник. — Но помните, наше с вами дело, товарищи, не обсуждать конструкцию, а думать, как воплотить её в металле, как лучше организовать работу по каждому участку. Спасибо. Совещание окончено.

Выйдя из кабинета начальника цеха, Лука задержался у плаката Веньки Назарова, долго смотрел на его смешной аэроплан. Именно аэроплан. Странно, слово, с которого начиналась авиация, теперь почти забыто. Ещё раз взглянул на Венькин рисунок и улыбнулся. Господи, куда этому уродцу до сверкающего красавца ОК-42.

Опять посмотрел, теперь уже разочарованно: и что он, Лука, нашёл в этой мазне? Незрелая фантазия художника-любителя… И всё-таки…

В субботу Лука, как всегда, пошёл в госпиталь к отцу. Сколько раз он переступал этот порог, не сосчитать, и всегда боль сжимала сердце. Вот сейчас на улице тёплая, майским солнцем напоенная, зелёная весна, а здесь, в госпитале, всё хмуро и сурово, даже как-то неловко, стыдно улыбнуться. Не много осталось в живых искалеченных войной героев…

Говорят, будто где-то на Ладожском, а может, на другом каком-то озере есть остров, где собраны тяжёлые инвалиды со всего Советского Союза… Каждый из них поклялся не откликаться на зов родных и друзей, не желая причинять им лишнюю боль. Так и живут они одни со своим горем, безымянные вечные герои. Их мужество ярко вспыхнуло в бою во время войны, а разгорелось жарким пламенем позже, потому что броситься на танк с гранатами, закрыть грудью амбразуру или подняться в полный рост под пулемётным огнём и повести за собой роту в атаку, наверное, легче, чем прожить жизнь до последнего вздоха вот так, как они, оставаясь человеком.

Лука вошёл в комнату, где, как всегда, несмотря на распахнутое окно, пахло дезинфекцией, взглянул на отца: его бледное, немного отёчное лицо заросло седой щетинкой, а голубые глаза сияли восторгом.

— Посмотри, какой корпус для нас отстроили! — крикнул Семён Лихобор, даже не поздоровавшись с сыном. — К Новому году переселяться будем.

На стене, на виду у всех висела большая фотография — высокий красивый дом, как сказочный дворец, сиял широкими, полными солнца окнами.

— Молодец наш главный врач, — продолжал отец. — В каждой палате повесил по такому плакату. Ты представляешь, насколько легче жить, зная, что о тебе думают, пекутся, не забыли! Этакое чудо нам отгрохали! Ты понимаешь, чудо!

— Понимаю, — глухо проговорил Лука; горло, как тисками, сжала спазма.

— Что с тобой? Ты не рад? Не веришь?

— Нет, почему же, верю. Дом и в самом деле чудесный.

— И все там будет, — отозвался лётчик. — И автоматические кровати на колёсиках с кнопками управления, это неважно, что рук нет, подбородком можно нажать кнопку… И лифты специальные… Сейчас, пока допросишься, чтобы тебя под сосны вынесли, язык устанет, а там механизмы. И парк — целых два гектара!