Избранные произведения в 2-х томах. Том 2 - Вадим Собко

— Счастливо вам, — одеваясь, сказал Лука.

— Не уходи! — крикнула Люська. — С тобой весело!

— Нет, мне пора.

Метро быстро перенесло его через весь Киев, но домой он ещё не пошёл. В душе звенел отголосок весёлого, как серебряный колокольчик, Люськиного смеха.

Заглянул в парк культуры и отдыха. Здесь много знакомых, есть с кем словом перекинуться. Что ж, он так и будет ходить один весь вечер? Вот пошла девушка из девятого цеха, парень обнял её за плечи, будто надёжно спрятал от всех. Он, Лука, тоже мог бы найти себе девушку, только об этом даже думать не хочется. Неужели навсегда отравила его душу Оксана? Хорошо, не будем о ней думать. Что сделано, то сделано. А назад, как известно, только раки ползают. И хватит болтаться по городу, иди-ка лучше домой.

Лука открыл дверь, вошёл, вымыл руки, зажёг газ на кухне, синим цветком вспыхнула горелка, поставил чайник, потом прошёл в комнату и остановился, встревоженный. Что-то произошло за время его отсутствия. Что именно, сказать трудно, но произошло. В комнате кто-то был. Нет, ничего не исчезло, ничего не сдвинуто, всё осталось на своих местах, и всё-таки здесь кто-то был, и Лука Лихобор знает, кто.

Плывёт в воздухе еле заметный, но для него единственный на свете аромат духов Оксаны, нежный и почему-то, как показалось Луке, немного грустный запах опавшей, увядающей листвы.

Откуда этот запах? Неужели здесь была она?

Не ищи, она не оставила записки…

Что же делала здесь Оксана? Открыла дверь, заглянула на кухню. Луке краснеть не за что, всё чисто, вымыто. Видно, прошла в комнату, присела на тахту. Потом встала и ушла, осторожно прикрыв за собой дверь…

Зачем всё-таки она приходила? Может, хотела увидеть Луку? Нет, его распорядок дня Оксана знает точно. Женщина приходила в его пустую квартиру просто так, посидела, подумала и ушла. Это казалось странным, невероятным и печальным. О чём думала она? О ком? О тебе, Лука? Значит, тоскует, любит… Нет, не похоже это на Оксану, на её властный характер, Оксана не будет тосковать. Она просто не разрешит себе этого чувства… И вообще, хватит тебе, Лука, фантазировать. Пора спать, завтра на работу.

Он лёг, но заснул не сразу. Всё плыл и плыл по комнате чуть сладковатый запах, будто лёгкий голубой туман из далёкой детской сказки, нежной и грустной. И уже трудно было различить — мечта это или реальность, сон или явь, всё затягивалось тёмной дремотной пеленою…

Проснулся Лука на рассвете, выспавшийся и бодрый. И сразу вспомнил вчерашний вечер, своё радостное и тоскливое ощущение присутствия Оксаны. Оглядел комнату, словно надеясь увидеть что-то неожиданное и тревожное. Ничего. Была здесь Оксана или он всё это придумал?

Разве узнаешь? Может, не она, а тоска его ходит по комнате, не отпускает на свободу. Как удержаться этим знакомым и нежным запахам, когда всю ночь распахнуто окно, а на четырнадцатом этаже всегда гуляет ветер? И всё-таки веришь — она была. Приходила проститься. Наверно, уезжает куда-нибудь с мужем. Вошла, взглянула в последний раз на своё недавнее прошлое. Нет, Лука, кончай с этим делом, пока не сошёл с ума! Хватит терзаться. Поешь и иди-ка лучше на завод.

В цехе на доске показателей итогов соревнования Венька Назаров прикреплял большой плакат. Лука никак не ожидал, что Назаров согласится оформлять этот стенд. А вот согласился, и даже охотно.

Оказывается, в его душе жил талант художника. К соревнованию Венька всегда относился спокойно: в хвосте не плёлся и вперёд не забегал, ходил в середнячках, громкая слава, мол, не для него. Вот яркие плакаты — другое дело. Особенно если бы были исполнены в цвете и с выдумкой — синие силуэты Киева, ярко-красные звёзды Кремля, серебристые фантастические самолёты будущего. Он долго, как заворожённый, смотрел на них, и лицо его преображалось, становясь задумчивым и каким-то отрешённым. Именно таким Лука и застал его как-то у стенда, поэтому и решил поручить ему оформление доски показателей.

Придирчиво рассматривал Лука первую работу Назарова, плакат вышел и в самом деле хоть куда: яркий, солнечный, глазастый, в левом нижнем уголке мелко, но отчётливо выведено: «Рисовал В. Назаров». Подпись, сделанная чёрной краской, особенно не выделялась, но читалась отчётливо. И тогда Лука понял, что стенд соцсоревнования попал в надёжные руки: Венька не подведёт, раз решился поставить свою фамилию. Правда, поначалу были опасения: а вдруг у Веньки чересчур взыграет творческая фантазия, тогда пиши пропало — ребята засмеют. Но вскоре увидел, что беспокоился напрасно, никто не смеялся над Венькиными плакатами, хотя и выглядели они непохожими на обычные объявления. Именно это и было здорово. Надо будет сохранить все эти плакаты, а к Новому году открыть выставку — наша работа за год! Пусть посмотрят товарищи и подивятся.

В то утро Венька, прикрепляя плакат, был хмурый, как чёрная туча. Критически осмотрев своё произведение, скорбно сжал губы. Прибил последний гвоздик, ударив по нему молотком так, будто гадюку вгонял в землю. Спустился с лестницы, снова посмотрел и помрачнел ещё больше.

На плакате высоко в левом углу летел серебристый самолёт…

Нет. пожалуй, даже не самолёт, а что-то странное, совершенно непохожее на привычные машины. Но это было только на первый взгляд. Лука присмотрелся внимательней и с волнением отметил, что не может оторвать глаз от этого по-своему красивого, совсем неведомого никому, удивительного, как мечта, самолёта. Он летел к солнцу, ослепительно яркому, протягивающему длинные золотые лучи. Внизу, под лучами, были выведены имена передовиков соревнования.

Плакат как плакат, ничего особенного, а пройти мимо, не остановившись, невозможно. И люди останавливались, смотрели. Кто-то недоверчиво усмехался, кто-то шутил, кто-то задумывался, но равнодушных не было.

— Опять не вышло, — проговорил Венька, обращаясь к самому себе, — но выйдет, не будь я Вениамином Назаровым, выйдет!

— Что выйдет? — осторожно спросил Лука.

— Самолёт. Ну, как тебе показался плакатик? Жалкая работа?

— С чего это ты вдруг заболел самокритикой?

— От злости. Ну, согласись, неудачная работа?

— Почему же? — Лука искренне удивился. — Наоборот.

— Ты посмотри внимательней, ну что это такое, а? — Венька ткнул пальцем в верхний левый угол плаката.

— Самолёт, конечно. Есть в нём что-то привлекательное, необычное… Правда, я никогда ничего подобного не видел.

— «Не видел», — передразнил Венька. — Он меня, проклятый, которую ночь мучает. Снится такой, ну прямо дух захватывает. Во сне и то запомнить стараюсь. Ну, кажется, всё, до последней чёрточки знаю, а стану рисовать — не выходит! Уродец какой-то, а не самолёт. Но я его нарисую, не я буду, нарисую. Вы тогда уж не посмеётесь…

— И теперь никто не смеётся.

— Неправда, усмехаются. Я бы и сам посмеялся, если бы такую детскую мазню увидел. Ну, ладно, на той неделе ещё попробую. И откуда ты, Лука, взялся на мою голову со своим поручением…

— Можешь бросить, если не нравится.

— «Можешь бросить», — снова передразнил Венька. — Теперь не брошу, нужно было раньше думать.

И отошёл от плаката, недовольный председателем цехкома, самим собой и целым светом.

Лука посмотрел ему вслед, улыбнулся и пошёл на своё место.

Чудесная, послушная и точная до микрона машина — токарно-винторезный станок 1-К-62. Когда-то ещё до войны родился он на свет божий под призывом «Догнать и перегнать». Сокращённо «ДИП». Чего только он не делал, работяга, на своём веку!

Обтачивал валы первого мотора на Сталинградском тракторном, перископы подводных лодок, десятки миллионов снарядов во время войны и уникально точные детали первого спутника Земли в пятьдесят шестом. Изменился станок за годы пятилеток: много им дал, но и от них взял немало. Стал точным, мощным, расширились его возможности, но в сущности своей остался он тем же испытанным «ДИПом», который выполняет государственные планы и выигрывает войны.

Лихобор подошёл к своему станку, как подходят к старому другу. Святой закон для любого рабочего: кончил смену, убери станок, вычисти, смажь. Ну, здорово, товарищ!

Заготовки уже лежат на металлическом стеллаже, рядом с ними чертежи. Много станков оставят свой след на этом куске прочного и в то же время лёгкого дюраля, прежде чем станет он деталью замка шасси самолёта. Пройдёт дюраль через обточку, почувствует хищные зубы фрезы, заблестит под остриём шлифовальных камней, а может, даже и алмазная пыль доведёт его до абсолютной точности. В каменной глыбе спрятаны сотни фигур, нужно только удалить всё лишнее, и тогда на свет появится, скажем, роденовский «Мыслитель». Деталь самолёта создаётся таким же образом — с заготовки удаляется всё лишнее. Правда, перед рабочим лежат точные, выверенные чертежи, где рассчитано чуть ли не каждое его движение, а скульптор творит, подчиняясь творческой фантазии. Но оба, и скульптор и токарь, едины в своём стремлении точно воплотить замысел.