Там, где престол сатаны. Том 1 - Александр Нежный

Папа: Па-азвольте, товарищ! Вторая древнейшая профессия, коей я овладел во всех тонкостях… Подручным партии служил и ни минуты не тужил. Стишок. Могу не сходя с места изобразить лично вас лицом, злостно уклоняющимся от уплаты алиментов, и опубликовать. Отсутствие у вас пола лишь усугубляет вашу вину. Извращенец. С Господом Богом не имею чести. Не знаком-с. Торговля правдой, между тем, есть священная обязанность всякого, вступившего на сию стезю. Но скромно оплачивается. Квартирка из двух комнаток. Содержу сына сорока двух лет, неудачника и пьяницу. Мною в самом нежном возрасте пренебрегли ради христианского долга, а я, между тем, исходя из принципов морали и человеколюбия безропотно тащу на старческой спине…. Имею справку об искривлении позвоночника. Отчего же мне, так сказать, априори отказано в наслаждениях загробной жизни? Я в Бога не верю, но идея рая, особенно в ее мусульманском толковании, с полногрудыми, знаете ли, гуриями… Я тоже хочу.

Ангел (покраснев от гнева): Какие гурии, что ты несешь, вместилище скверны?! Геенна тебя ждет, с ее вечным огнем, вонью и стонами подобных тебе сластолюбцев, лгунов и продавцов правды!

Папа: Все говорят, нет правды на земле. Но правды нет и выше! Осмелитесь ли вы, гражданин херувим, в присутствии высокого суда (указывает на судью, сравнительно молодого человека со слезящимися от аллергии воспаленными глазами и в помятом пиджаке с носовыми платками во всех карманах, и двух народных заседателей, женщин – одну дородную, круглолицую, с медалью «За трудовую доблесть» на огромной груди, и другую – изможденную, с лицом, покрытым сетью мелких морщин и оттого несколько напоминающим подгнившее яблочко, с орденом «Знак Почета» на лацкане черного форменного пиджака, обозначающего ее принадлежность к железнодорожному ведомству) утверждать, что наш великий поэт ошибся и вы у себя, иже еси на небеси, ни разу не солгали друг другу, начальникам-архангелам, архистратигам и прочим приближенным к небесному трону, равно как и самому его обладателю? Что можете сказать в свое оправдание? Глубокочтимый суд, я как советский человек требую самого сурового приговора тем, кто пытается исказить нашу действительность, приукрасить небесную, а также отказывает пенсионеру в его законных правах!

Судья (мучительно подавляя в себе желание чихнуть, отчего на его глаза набегают слезы): Что вы хотите?

Папа (проникновенно): Являясь засраком… то есть имея все основания в недалеком будущем удостоиться и получить, прошу учета заслуг при обмене места жительства: временного на вечное.

Заседательница со «Знаком Почета» (морщась и запивая желтой водой из графина таблетку анальгина, дабы унять боль от разыгравшейся язвы): Всю жизнь кобелировал, а теперь метит на Новодевичье… А не желаешь ли в Кремлевскую стену, соседом к товарищу Суслову?

Заседательница с медалью (пристроив груди на стол, покрытый зеленым сукном): Ты, Дуся, права. Они всю жизнь безобразничают и черт-те что вытворяют, а как почуют, что им пора, так и начинают строчить во все органы: мине-де Хованское не по чину, мине самое малое Ваганьковское, да чтоб непременно в первых рядах!

Папа (потерянно): Какая смерть? Я разве говорил о смерти? Я так – на всякий случай… У меня планы… творческие… и личные… Ее Люся зовут. Очень славная. Чем-то похожа на вас (указывает на заседательницу с медалью, делая при этом округлое движение рукой в области грудной клетки). Я жить хочу, чтоб мыслить и…

Судья (чихает три раза кряду и звучно сморкается в клетчатый платок): Суд удаляется на совещание.

Алексей Петрович с книгой Вениамина Блаженного в руках: Погулял на своем я веку по угрюмым тюремным дворам, а теперь вышел срок старику побродить по загробным мирам. И такой ему выпал вояж, что по телу – зловещая дрожь: хочешь стой, хочешь сядь, хочешь ляжь – все равно ты куда-то бредешь… Хочешь – верь Иисусу Христу, хочешь – тайно молись Сатане, – все равно ты бредешь в пустоту – и вернешься к тюремной стене…

– Сергей Павлович! – прикоснулась к его руке Аня. – Вы еще здесь или куда-то скрылись?

Он поднял на нее взгляд и вновь с горьким чувством подумал, как безнадежно слеп был в «Ключах». Но разве легче ему стало теперь, когда он прозрел и когда в груди у него набухает тяжелый, горячий ком безнадежной любви?

– Скрылся? – пробормотал он. – От вас? Куда я от вас теперь скроюсь?

– Хотите, – вдруг предложила она, – я расскажу вам одну историю?

Сергей Павлович выразил живейшее согласие и положил папиросу в пепельницу, время от времени взмахами ладони разгоняя клубящийся над их столиком синеватый дымок.

– Да вы ее погасите, – сказала она. – Меньше будет у вас хлопот.

– В самом деле! – он затянулся раз, потом другой и придавил окурок. – Я готов.

– Это история, – без тени улыбки взглянула на него Аня, – о четвертом волхве…

– Позвольте! – запротестовал он. – Их было трое, это всем известно, и в Евангелиях сказано, что трое… Имен нет, но я где-то прочел: Каспар, Мельхиор и третий… как его…

– Балтазар, – подсказала Аня.

– Вот-вот! Каспар, Мельхиор и Балтазар. О четвертом нигде ни слова.

– Он был, и его звали Артабан. Он должен был встретиться с тремя другими и вместе с ними отправиться за Вифлеемской звездой, туда, где родился Царь Иудейский.

По словам Ани, этот Артабан был еще совсем юноша, выдающиеся знания и способности которого раскрылись, однако, столь полно и мощно, что побудили волхвов как равного принять его в свое избранное сообщество. Есть даже сведения, впрочем, не совсем достоверные, что именно он, Артабан, первым обратил внимание на необычное сочетание Сатурна и Юпитера, вскоре дополненное приблизившимся к ним Марсом. Когда же несколько времени спустя возле этих трех планет появилась и неподвижно встала яркая, как факел в ночи, звезда, словно бы пламенеющая и рассыпающая красные искры по предутреннему, еще темному небосводу, все мудрецы согласно решили, что это знак совершившегося в мире величайшего и долгожданного события. Родился Он – Царь Иудейский, Тот, Которому предречено стать Властелином мира и Кто Своей жизнью и смертью навеки соединит человека и Бога.

После краткого совета волхвы избрали из своей среды четверых, поручив им найти Младенца и сложить у Его ног дары: старец Мельхиор должен был почтить Его золотом как царя, молодой Гаспар (он был лишь немногим старше Артабана) – ладаном как священника, а чернокожий Балтазар – смирной как того, кому суждено умереть. Артабан же намеревался выразить свою любовь тремя драгоценными камнями, которыми с незапамятных пор обладал его род: темно-синим, будто летняя ночь, сапфиром, кроваво-красным рубином и жемчужиной, чья величина и красота поистине не имели цены.

Все четверо, продолжала Аня, условились встретиться в одном селении, где их должны были ждать погонщики со своими верблюдами. Путь предстоял неблизкий и трудный. Из окрестностей Ура Халдейского в наиблагоприятнейшее для начала всякого путешествия время, а именно – на исходе третьего часа, они должны были двинуться вдоль берега Евфрата на север, точнее – на северо-запад и достичь небольшого города Мари. Оттуда, пополнив запасы пищи и воды и дав краткий отдых верблюдам, следовало повернуть на закат солнца и через пески Сирийской пустыни, неглубокие ущелья и продуваемые холодными ветрами плоскогорья караванными тропами выйти к Дамаску. От Дамаска, взяв на юг, надо было миновать Тивериадское море, переправиться через Иордан и с невысоких гор спуститься в Самарию, откуда уже рукой было подать до Иерусалима. Можно было попасть в Дамаск через Харран, расположенный на притоке Евфрата – реке Балих, и таким образом не подвергать себя опасностям путешествия в пустыне – но в этом случае путь до священного города становился чуть ли не вдвое длиннее.

Волхвы или маги, или халдеи, как еще называли их по старинному наименованию города, в котором они постигали тайны земли и неба, спешили почтить родившегося Младенца и потому предпочли караванные тропы пустыни оживленной торговой дороге, ведущей к Харрану, где когда-то Иаков нанялся пастухом к Лавану, дабы спустя семь лет в утешение, награду и возмещение трудов получить в жены пронзившую его сердце Рахиль. Знали или нет волхвы эту чудесную историю, знали ли, что вместо младшей дочери Лавана Иаков был вынужден взять старшую, Лию, а за Рахиль работал еще семь лет, – Бог весть. Есть, правда, смутные намеки, что перед тем, как отправиться в путь, они вычитали в своих древних книгах всю родословную Младенца и Царя и, стало быть, хорошо представляли себе направляемую Всеведущим и Всемогущим преемственность поколений, завершающуюся появлением на свет Сына Авраамова, Сына Давидова и – можно сказать – Сына Иаковлева.