Собрание сочинений в одной книге - Джек Лондон

– Нам нужны вы сами, – ответил предводитель, незнакомый Фрэнсису испанец со щетинистыми усами и коварными черными глазами, взгляд которых притягивал, словно магнит.

– А сами-то вы кто такие, сто чертей и столько же ведьм?

– Это его высокородие сеньор Мариано Веркара-э-Хихос, начальник полиции города Сан-Антонио, – ответил Торрес.

– Спокойной ночи! – рассмеялся Фрэнсис. Он вспомнил, как описал ему этого типа Генри. – Вы, вероятно, думаете, что я нарушил какие-нибудь правила, касающиеся мест стоянки судов или одно из постановлений санитарной инспекции? Но по поводу этого вам следует поговорить с капитаном Трефэзеном, в высшей степени почтенным человеком. Я только зафрахтовал судно и еду на нем как простой пассажир. А капитан – большой знаток всяких морских правил и обычаев.

– Вы обвиняетесь в убийстве Альфаро Солано, – ответил Торрес. – Вам не удалось одурачить меня, Генри Морган, когда вы там, на гасиенде, попытались выдать себя за другого человека. Я знаю этого другого. Его зовут Фрэнсис Морган, и о нем я смело могу сказать, что он вовсе не убийца, а глубоко порядочный человек.

– О боги! – воскликнул Фрэнсис. – А ведь вы еще недавно пожимали мне руку, сеньор Торрес.

– Я поддался обману, – с грустью сказал Торрес. – Но это было лишь на мгновение. Согласны ли вы добровольно следовать за нами?

– Словно я могу… – Фрэнсис красноречиво взглянул на винтовки и пожал плечами. – Вы, вероятно, быстро меня осудите и на рассвете повесите?

– В Панаме рука правосудия карает быстро, – ответил начальник полиции. Он говорил по-английски довольно прилично, хотя и с акцентом. – Но все-таки не так уж быстро! На рассвете мы вас не повесим. Лучше часов в десять утра – так будет удобнее для всех. Как по-вашему?

– О, пожалуйста! – ответил Фрэнсис. – Можно даже в одиннадцать или в полдень, – протестовать я не буду.

– Попрошу вас следовать за нами, сеньор, – сказал Мариано Веркара-э-Хихос. Несмотря на его слащаво-любезный тон, в нем чувствовалась холодная твердость мрамора. – Хуан! Игнасио! – приказал он по-испански своим людям. – Слезайте с коней! Отберите у него оружие! Нет, руки ему связывать не нужно. Посадите его на седло позади Грегорио!

Фрэнсис сидел в камере местной тюрьмы, построенной из высушенной глины. Стены этой камеры, давно уже не беленные, были в пять футов толщиной. На земляном полу вповалку спали человек двенадцать заключенных-пеонов[15]. Откуда-то снаружи доносились удары молотка. Фрэнсис стал припоминать подробности только что закончившегося суда. При этом воспоминании он тихо и протяжно свистнул.

Был вечер – половина девятого. А суд начался в восемь… Удары молотка, которые он слышал, возвещали, что уже начали сооружать виселицу, на которую ему придется взойти в десять часов утра, чтобы с этого возвышенного места сделать последний прыжок в вечность. Рассматривалось его дело ровно тридцать минут. Оно могло бы закончиться и в двадцать минут, если бы не Леонсия. Молодая девушка ворвалась в зал заседаний и затянула суд минут на десять – срок, который любезно предоставили ей, как представительнице знатного рода Солано.

– Начальник полиции был прав, – сказал себе Фрэнсис. – В Панаме правосудие в самом деле скорое!

Найденное у него в кармане письмо Леонсии, адресованное Генри Моргану, погубило обвиняемого. Остальные улики подобрать было уже нетрудно. Нашлось с полдюжины свидетелей, которые удостоверили факт убийства и показали, что убийцей был именно подсудимый. Это подтвердил даже сам начальник полиции. Был только один момент во всей процедуре суда, когда у бедного Фрэнсиса немного потеплело на душе. Когда в зал ворвалась Леонсия. Ее сопровождала в качестве дуэньи древняя тетка Энрико, у которой от дряхлости непрестанно тряслась голова.

Да, несмотря ни на что, это был сладкий миг для Фрэнсиса: он увидел, как горячо молодая девушка отстаивала его, как страстно она желала спасти ему жизнь. Увы! Все ее старания были тщетны.

Леонсия прежде всего заставила подсудимого засучить рукав и обнажить левую руку. На это начальник полиции только презрительно пожал плечами. Тогда Леонсия повернулась к Торресу и разразилась целым потоком слов, но, так как она говорила по-испански, и притом очень быстро, Фрэнсис не смог ничего понять. А когда после нее выступил со своими показаниями Торрес, весь переполненный людьми зал загудел: присутствующие взволнованно переговаривались и жестикулировали.

Все это Фрэнсис видел со своего места. Не заметил он только того, что Торрес, пробираясь сквозь толпу на свое свидетельское место, успел по дороге обменяться несколькими словами с начальником полиции. Эта сценка ускользнула от подсудимого. Не догадывался он и о том, что Риган подкупил Торреса и велел ему как можно дольше удерживать Фрэнсиса от возвращения в Нью-Йорк. Точно так же бедняга не подозревал, что Торрес сам был влюблен в Леонсию и испанца терзала бешеная ревность.

Поэтому Фрэнсис так и не понял, какую комедию разыгрывал Торрес, выступая в качестве свидетеля. Леонсия заставила сеньора Альвареса признать, что он никогда не видел у Фрэнсиса Моргана шрама на левой руке. Добившись этого, молодая девушка бросила полный торжества взгляд на старичка судью. Но тут начальник полиции громогласно задал Торресу вопрос:

– А можете ли вы присягнуть, что видели шрам на руке у Генри Моргана?

На лице сеньора Альвареса отразились смущение и растерянность, он испуганно взглянул на судью, умоляюще посмотрел на Леонсию и, наконец, молча покачал головой в знак того, что подобной клятвы он дать не может.

У толпы оборванцев вырвался торжествующий рев. Когда судья вынес приговор, рев еще усилился. Тотчас же комиссарио и жандармы бросились к Фрэнсису и, несмотря на его сопротивление, вытолкали молодого человека из зала суда. Прямо оттуда Моргана отвели в тюрьму. Все это делалось, видимо, с целью спасти его от разъяренной толпы, не желавшей дожидаться времени казни.

«Эх, как бедняга Торрес попался на этом шраме!» – с сожалением подумал Фрэнсис. Но его размышления были прерваны на этом месте. Он услышал звук отодвигаемого засова, и в камеру вошла Леонсия.

Не говоря ни слова заключенному, она сразу накинулась на сопровождавшего ее комиссарио и быстро заговорила с ним по-испански, украшая свою речь повелительными жестами. Комиссарио, видимо, склонился перед ее волей и тотчас же приказал сторожу перевести пеонов в другую камеру. Затем он суетливо, словно извиняясь, поклонился и вышел, закрыв за собой дверь.

Только тогда самообладание покинуло Леонсию. Она упала на грудь Фрэнсису и зарыдала.