Заговор генералов - Владимир Понизовский

— Не усложняйте, Петр Николаевич. Это будет лишь прогулка. В любом случае для усмирения столицы и первопрестольной хватило бы не десятка, а двух настоящих боевых дивизий. Керенского в армии ненавидят. Кто он такой? Шпак. Едва ли не еврей. Фигляр. А теперь и он у нас в руках. Власть он передает нам законно. Остается лишь утихомирить смутьянов.

— Коли так…

— Да поможет вам господь! С богом!..

И все же генерал Краснов покидал кабинет главковерха не в полном боевом настроении: действия начинать через день-два, а он даже не побывал в дивизиях своего корпуса, не встретился с офицерами. Да и где весь этот корпус?.. Правда, только что поступило донесение: Уссурийская конная начала на станции Великие Луки погрузку в эшелоны, чтобы следовать в Красное Село, а завтра поутру от станции Дно двинется на Царское Село Кавказская туземная и из Пскова на Гатчину — его собственная Первая Донская дивизия. На исходные рубежи корпус выйдет к вечеру послезавтрашнего дня, двадцать восьмого августа.

После ухода Краснова верховный главнокомандующий собрал у себя Завойко, Аладьина, Лукомского и еще двух-трех приближенных. Предстояло окончательно решить, какую форму военной диктатуры ему избрать единоличную или же учредить совет обороны под своим председательством, а кабинет министров подчинить этому совету. Корнилов на дух не принимал само слово «совет», и вообще ему больше нравился первый вариант. Завойко же и Аладьин высказались за второй.

— Подождем приезда в Ставку Родзянко, Милюкова и князя Львова, прервал дебаты генерал. — Прошу подтвердить им мою просьбу: хочу видеть их здесь не позже двадцать девятого. — Обернулся к ординарцу: — Сейчас же пошлите телеграмму Савинкову: «Корпус сосредотачивается в окрестностях Петрограда к вечеру 28 августа. Прошу объявить Петроград на военном положении 29 августа». Моя подпись.

Глава четвертая

27 августа

Обращение ЦК РСДРП (б) к рабочим и солдатам Петрограда.

Темными личностями распускаются слухи о готовящемся на сегодняшний день выступлении, организуемом якобы нашей партией. Центральный Комитет нашей партии призывает рабочих и солдат не поддаваться на провокацию, сохранить полную выдержку и спокойствие, не предпринимать сегодня никаких выступлений.

Центральный Комитет РСДРП. Из телеграммы министра иностранных дел Терещенко дипломатическим представителям в Париже, Лондоне, Вашингтоне, Стокгольме и Токио.

…Ряд мер по обороне Петрограда и наведение в нем и в окрестностях порядка находятся в стадии, близкой к осуществлению… В отношении военной программы совместная работа Военного министерства и Ставки вполне налажена… Цель правительства Керенского прекратить во что бы то ни стало то фактическое состояние перемирия, которое весной позволяло переброску войск неприятеля с нашего на французский фронт, вполне достигнута.

1

Вчера вечером Антон, едва переступил порог «Астории» и назвал свою фамилию портье, как тот — внушительный, с седой скобелевской бородой, похожий на сановника, — с почтительностью протянул ему ключ от номера. На бирке значилось: «23».

По белой мраморной лестнице Путко поднялся на второй этаж. Площадка второго этажа образовывала холл с двумя массивными колоннами в центре. Мягкая низкая мебель. Ковры. В нишах — бронзовые скульптуры. Картины в золотом багете, бра на стенах, хрустальные люстры, китайские вазы на подставках красного дерева… Его номер был в левом отсеке вторым от холла. Белая резная дверь с бронзовой ручкой и овальным оконцем, застекленным и затянутым изнутри зеленой шелковой шторкой.

В левом отсеке были комнаты с номерами от девятнадцатого до тридцать пятого. Путко прошел вдоль полутемного коридора. Из-за дверей доносились голоса. «Заполняется коробочка…»

Он отпер дверь своего номера. В комнате было две кровати. Обе нетронутые. Он принял душ и, едва коснувшись головой подушки, заснул.

— У ты, ёшь-мышь двадцать! — разбудил его на рассвете зычный голос. Еще не открыв глаз, не увидев, Антон узнал: Шалый!

— Хо-хо, Тимофей Терентьич! Вот так встреча!

Тут же вспомнил, зачем здесь он, а значит, и есаул. Но, посмотрев на вошедшего, с трудом признал в нем бравого казака-рубаку: громадный краснорожий и красноволосый детина, усы ухарски закручены кольцами — однако ж одет! Лакированный козырек картуза надвинут на самые брови; косоворотка, белая на черных пуговицах; замусоленная куртка, брюки заправлены в сапоги с отворотами. Слободской рубаха-парень, да и только!..

— Артиллерист? — признал Шалый, — Антон Владимирович?

Глаза его были налиты кровью, из пасти напорно несло перегаром, а в руке была еще не откупоренная бутыль этак в полведра. Он с маху поставил ее на стол. Путко подивился, как она не разлетелась вдребезги.

— Не признать! Казачий офицер, георгиевских и прочих орденов кавалер и вдруг в картузе!..

— Ишь ты, едрена вошь!.. — Тимофей тяжело опустился на кровать, продавив пружины. — А ты чего напялишь: может, бабские панталоны?.. Насмехается!.. Не в тряпках дело — в душе, которая горит и жаждет!

Он выдвинул из-под кровати чемодан, открыл, достал металлические стаканчики:

— Опохмелимся, — разлил из бутыли водку. — Жжет!.. А ты тоже, значит, с трусцы-рысцы на галоп перешел? — протянул Антону стаканчик.

— Натощак не принимаю.

— Была б честь предложена. Ну, бывай! — казак выпил, крякнул, отер усы кулачищем. Вспомнил с пьяной обидой: — «Картуз»! Ежели сам председатель совета «Союза казачьих войск» атаман Дутов рабочую робу надел, так и мне не зазорно!

— Да неужто сам Дутов?

— Шалый николи не брешет! Видел своими гляделками, вот те крест! Под большевика-агитатора речи произносит — как язык не занозил?.. Да и я-т под сицилиста, мать его!.. И ты, артиллерия, не выкобенивайся — маршируй в двадцатую: там тебя переобмундируют и переименуют, будь здор-ров!..

Действительно, надо было объявляться. Поручик привел себя в порядок, натянул офицерскую гимнастерку с крестами:

— В двадцатой, говоришь, наши отцы-командиры?

— Иди-иди на рысях!..

За спиной Антона снова забулькало. Он постучал в дверь двадцатого номера. Услышал:

— Войдите!

Это утро приготовило ему еще одну встречу, куда более неожиданную, чем с Тимофеем Шалым: мужчина, поднявшийся с дивана, был не кто иной, как Олег Лашков — его однокурсник по Технологическому институту и близкий приятель, оказавшийся, как Антон узнал позднее, секретным сотрудником охранки. Они не виделись с седьмого года. Позже Антон слышал, что Олег благополучно окончил Техноложку, получил должность в правлении путиловских заводов, преуспел. А что известно Лашкову о нем?..

Бывший однокурсник глядел на вошедшего офицера выжидательно, не узнавая. Он тоже был обряжен то ли под приказчика, то ли под мастерового. Лашков, как и Шалый, был рыжий. Со светлыми, навыкате глазами, с не принимающей загара красной, в конопатинах физиономией. Он почти не изменился со студенческих лет.

Антон решил первым перейти в наступление:

— Не признаешь, Олег… как тебя там, Иваныч, что ли?

— Не может быть! — пригляделся Лашков. — Неужто ты, чертов сын?.. Ух ты, какой стал! Медведище!

— Вот через сколько лет довелось… — Антон свободно сел. — Слышал, слышал, как же! Чуть не в управляющие у Путилова вознесся!

— Ну, не так высоко. А все же. Ты-то где пропадал все эти десять лет? Как в воду канул.

«Ага, не знает!..»

— Так я ж, как уехал тогда во Францию, так и заканчивал в Париже. Потом пригласили в фирму «Бразье — Белвилль», так у них и застрял до самой войны.

— О, Пари, о, Пари!.. — напел Олег. Он казался таким же беспечным, как в те давние времена. — Вернулся, чтобы сражаться за отечество?

— Как видишь. А ты освобожден от службы, поскольку незаменимая у Путилова персона?

— Ошибаешься! — рассмеялся приятель. — Тут я тебя общелкал: хоть и два у тебя «Георгия», а поручик. Я же — ротмистр.

— Кавалерист? — изумился Путко. В стародавние времена Лашков не питал страсти к верховой езде. Но тут же вспомнил: звание «ротмистр» — не только в кавалерии, оно было и у офицеров отдельного корпуса жандармов. — Ах, вот ты где служил!

— Угадал, да не совсем: не в департаменте, а в военной контрразведке.

— Понятно… Теперь дело прошлое, все трын-травой поросло… А признайся: был ты слухачом тогда, в шестом-седьмом?

— Когда вы все колобродили? Признаюсь: был.

— И много тебе за доносы платили?

— Смешно вспомнить: гроши. На карманные или просто на обед. Дело не в этом. Не хотелось мне прозябать. Я, как ты помнишь, из мелкотравчатых — ни отца-профессора у меня не было, ни матушки-баронессы. Кстати, как поживает твоя милая матушка?.. Департаментские помогли мне с устройством на службу. Без их протекции не видать бы мне путиловских заводов, как тебе своего затылка.