Вечный колокол - Ольга Денисова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ты иногда бываешь наивен, как ребенок. Младик, ты плохо думаешь обо мне.
— Наоборот. Я думаю о тебе хорошо, — он натянуто улыбнулся.
— Знаешь, я, может быть, и не выхожу за тебя замуж, но я никогда не предам тебя.
Через три дня после ухода ополчения из Новгорода, ночью, Родомил увез Млада домой, в университет.
Часть III
Война
Девушки, гляньте,
Девушки, утрите слезы.
Пусть же сильнее грянет песня,
Эх да наша песня боевая…
Народная песня1. Университет
Экзамены закончились, к середине подошел холодный месяц Просинец. Млад ни разу не был в Новгороде, да и из дома старался выходить как можно реже. Студенты приходили к нему домой несколько раз — от каждой ступени, и еще от всего факультета: уверяли в том, что считают его честным человеком, и выражали готовность постоять за его честь на вече. И если Новгород еще раз попробует обвинить его в измене, они ничего не испугаются — им не впервой доказывать новгородцам свою силу. От такого заступничества Млад отказался, но ему дали понять, что его никто не спрашивает.
Ни ректор, ни декан на этот раз не говорили ему о том, что он поступил глупо и недальновидно — заступничество посадницы, князя и главного дознавателя вполне убедило их в обратном, они лишь посоветовали впредь быть осторожней и выбирать союзников посильней. Их тоже тревожило будущее, они тоже ждали беды за уходом ополчения.
А на следующий за последним экзаменом день, рано утром, университет разбудил набатный колокол, и весть разлетелась по теремам быстрей ветра: семидесятитысячное войско Ливонского ордена, заручившись поддержкой Польши, Швеции и Литвы, осадило Изборск.
Эту новость Младу принес Ширяй — шаманенок всю ночь гулял вместе со студентами, и набат застал его спящим где-то на пустой лавке в столовой терема естественного факультета.
— Млад Мстиславич! — Ширяй распахнул дверь в спальню, — вставай! Война!
Надо сказать, ничего страшного в войне шаманенок не увидел. Напротив, был радостно возбужден и полон решимости идти в ополчение.
— Ты оказался прав, Млад Мстиславич! И если они после этого не попросят у тебя извинений, мы их потребуем силой!
Млад сел на постели — он проснулся легко, наверное, подсознательно ждал этой новости каждое утро.
— Ширяй, лучше бы я оказался неправ… — тихо сказал он и начал одеваться. И только через несколько минут до него дошел весь ужас происшедшего: война. Неотвратимое будущее медленно, но верно становилось настоящим. Так быстро? Ополчение ушло чуть больше трех недель назад, и едва ли добралось до Тулы.
Набат, гудящий над университетом, вторил звону вечного колокола. И студенты, и профессора, зевая, бежали к главному терему. Когда Млад вместе с Ширяем и Добробоем добрался до площади перед крыльцом университета, там уже стоял ректор, деканы всех пяти факультетов, и глашатай из Новгорода.
Новгород звал студентов на вече — только набатный звон давал им это право. Глашатай прибыл от Совета господ, и Млад подумал, что вести пришли из псковской земли за несколько часов до того, как зазвонил вечный колокол.
Ректор предлагал выбрать представителей от каждой ступени, но студенты, не слушая его, с криками направились к Волхову — почти две тысячи молодых, горячих голов. Они боялись, что война кончится без них…
Ректор, ссутулившись, спустился с крыльца и велел запрягать сани. Профессора собрались вокруг деканов, но те ничего толком сказать не могли, кроме того, что надо догонять студентов и хоть как-то сдерживать их молодецкий пыл.
— Так что? — спросил кто-то, — неужели воевать их отпустим?
— Это две тысячи здоровых парней, — скрипнув зубами, ответил ректор, — никто не позволит им сидеть за книгами… Есть, конечно, надежда — Псков ведь отделился. Может, в этот раз пронесет… Откажутся новгородцы помогать соседу, и наши ребята дома останутся.
— Тогда псковичей разобьют за две недели, и будем мы немцев под стенами детинца встречать, — зло ответил на это Пифагорыч, — нечего по библиотекам отсиживаться! Псковская земля — новгородская, немцам без разницы…
— Кто знает? Может, у немцев пыл пропадет. Да и ополчение наше вернется…
— Дождешься его теперь, ополчения… Пока оно вернется, от наших мальчишек уже ничего не останется. Полчища ведь идут, полчища!
— Тех, кому семнадцати не исполнилось, не отпускать!
— Сами побегут…
Профессора помоложе потихоньку двинулись к Волхову пешком, для стариков запрягали сани. Млад осмотрелся: ему вовсе не хотелось идти в Новгород, и стыдно было признаться самому себе, что он боится вновь увидеть лица новгородцев.
Дана стояла чуть в стороне, одна, опустив голову: женщине не стоило появляться на вече. Здесь, в университете, она была своей, все привыкли к тому, что она — женщина-профессор, и вновь прибывшие студенты принимали это как должное. Новгород же мог этого не понять.
Млад подошел к ней и взял за руку.
— Младик, я знала, что ты прав… Еще в Карачун… Ты ведь тогда в первый раз увидел войну, правда?
Он кивнул.
— И этим девочкам ты тогда говорил… ты помнишь? — она подняла на него глаза — влажные, большие и печальные.
Он снова кивнул.
— Пойдешь на вече? — она провела рукой по его плечу.
— Да.
— Может быть, тебе пока не надо?
— Я не могу не пойти. Там сегодня будут не только кричать. Там решается судьба университета. Студенты — они же как дети, они и с голыми руками побегут к Изборску, и прямо сегодня. Нас и так не очень много, а их надо хоть немного сдерживать, кто-то должен отстаивать их права.
— Но вы же вернетесь? Правда?
Он улыбнулся:
— Разумеется. Даже если Новгород решит выступить немедленно, немедленно наступит не раньше, чем через три дня.
— Тогда иди скорей, или ты их не догонишь.
Он кивнул и постоял с ней еще немного, прежде чем бежать за скрывшейся за поворотом толпой.
Набат вечного колокола смолк, когда университет был на полпути к Новгороду. Шли быстрым шагом, Млад едва поспевал за студентами: они боялись, что вече кончится, а они не успеют до него дойти. До рассвета оставалось не меньше часа, когда перед ними показалась вечевая площадь.
На этот раз новгородцы не разбирали, кому где стоять, и «малые» люди с факелами в руках толпились под степенью, боярские сани останавливались чуть в стороне, и шубы на боярах в этот час были не столь драгоценны; за ними прятались житьи люди, купцы толпились вместе и ожесточенно что-то обсуждали, к ним жались ремесленники, прислушиваясь к разговорам. Кому-то идти воевать, кому-то — выкладывать серебро. Людей было гораздо больше обычного, и студенты остановились у подножия Великого моста.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});