Знаменитый Павлюк. Повести и рассказы - Павел Нилин

— Зачем аборт? — Семен Дементьич вдруг перекинул ноги через жену, сел на кровати и сказал строго: — Я вот вам обоим дам такой аборт, что вы у меня... Ишь абортистки какие выискались!.. Где у меня тут махорка была на столике?

Не зажигая свет, он разыскал махорку и, закуривая, сказал сокрушенно:

— Вот связался я с бабами на старости лет! Уснуть не дадут! Я тебе сколько раз говорил — не буди меня посередь ночи. Я второй раз ни за что не усну...

— Да ты не реви, арестант, Варвару разбудишь! Пятнадцатый год с нами живешь и все привыкнуть не можешь... Я вчера еще хотела тебе про это рассказать. Но Варвара запретила. А сама мучается. Я же вижу, не слепая, как она мучается. И стыдно ей. Перед людями стыдно. Называется — вышла замуж...

— Не могу, ей-богу, не могу. Чумички какие-то! — вздохнул Семен Дементьич. — Одно слово — чумички. Все чего-нибудь не слава богу...

— У меня душа болит, — сообщила жена. — Ведь несчастье-то какое! Безвыходное несчастье...

— Ужас! — в тон жене сказал Семен Дементьич. — Кошмар просто...

— Опять шуточки! Я ему дело говорю, а он свое. Ты хоть дома-то не выламывай из себя артиста...

Семен Дементьич докурил цигарку, опять лег и, натянув на плечи старенькое одеяло, приказал:

— Слушай...

Жена затихла.

— Ребенка ни в коем случае никуда не девать! Абортов я делать не велю. Ребенок обязан существовать. Будем его нянчить... — И при этих последних словах грубый голос его стал мягче. — Я сам его буду нянчить. Я в детях понимаю. У моей покойницы, ты знаешь, их трое было, и все живые. Я их лично купал.

— А где мы его содержать будем? У нас комната-то какая! Пеленки даже негде сушить...

— Как то есть негде?

— А где?

— У меня на лысине в крайнем случае будем сушить. Я человек горячий...

И, завернувшись в одеяло, он уснул.

6

Добряков работал теперь в другом цехе.

Варя его не видела. И не хотела видеть. Но не думать о нем не могла. Она думала и о нем и о себе...

У человека есть биография. Она слагается из фактов, единственных и неповторимых. И эти факты нельзя заменить, нельзя вычеркнуть. Они вошли в сокровенную панораму воспоминаний.

Воспоминания же, как известно, способны продлить человеческую жизнь.

Это было на Ленинских горах весной. Были солнце, трава, первая весенняя трава и первый поцелуй в губы. Был возлюбленный. Потом он оказался мерзавцем. Нет, нет! Неправда! Добряков не мерзавец...

Варя готова оправдать его. Она оправдывает не только его, но и себя. Она не стала бы всякому вешаться на шею. Она любила Добрякова. И любит сейчас. И он хороший парень.

Не совсем хороший. Но все-таки. Она, пожалуй, помирилась бы с ним, если б он пришел и стал просить прощения. Она простила бы его, пожалуй.

Но почему он не идет?

Ах, может быть, он решил сделать так, как говорила та женщина в вагоне: «Побаловался и ушел»? Неужели?

Это предположение оскорбляет Варю. Она краснеет от стыда и досады.

Она жестоко отомстит Добрякову.

Бессознательно она ищет в литературе, в жизни все, что походит на ее историю. И не находит.

В литературе описаны бедные девушки, которых бросали бесчестные соблазнители.

Но ведь она не бедная девушка, и ее никто еще не бросал. И не может бросить. И не может соблазнить. Она сама бросит. И сама соблазнит, если надо. И сама расплатится за все свои ошибки. Пусть у нее будет ребенок. Пусть. Он нисколько не помешает ей работать и учиться.

И действительно, беременная, она стала работать и учиться еще с большим азартом, чем раньше. Но тяжелое сознание грубой и непоправимой ошибки не оставляло ее ни на минуту. Она носила под сердцем ребенка, думала о нем и думала о своей ошибке. Да, она совершила серьезную ошибку. Но что же делать?

После работы она пошла в заводскую амбулаторию. Ведь в прошлый раз она не долечилась как следует, досрочно ушла из клиники. Важно знать, может ли она все-таки иметь детей.

Женщина-врач приняла ее очень любезно.

Варя попросила:

— Посмотрите меня, пожалуйста, повнимательнее. Меня предупредили, что мне нельзя рожать.

— У вас муж есть?

— Нет у меня мужа, — вызывающе сказала Варя. И вдруг покраснела до слез.

Докторша заметила эти слезы.

— В другое время я вам ордер на аборт выписала бы, — сказала она, — но теперь нельзя, вы сами знаете. А как женщина я вам сочувствую. Я понимаю...

— Вы ничего не понимаете! — закричала Варя. — Ничего! И никогда не поймете...

По улице она шла заплаканная, не утирая слез.

У заводских ворот ее окликнули:

— Варя!

Она оглянулась. Утерла слезы по-детски, кулаком.

Перед ней стоял Добряков, сияющий, в новом пальто, в крагах. Была зима. Декабрь. Добряков шел на занятия технического кружка. Он сказал:

— Здравствуй, Варя.

Варя хотела войти в главные двери. Потом раздумала, повернулась и пошла в сторону.

Добряков пошел за нею. Он осмелел, увидев ее в слезах.

— Варя, я хотел с тобой поговорить...

— Отстань от меня, — сказала она и, взглянув ему прямо в глаза, добавила: — Я ненавижу тебя... Слышишь?

Она стала очень нервная в последнее время. И никто не знал, что случилось с нею.

Дома она кричала на мать.

— Господи! — говорила Наталья Кузьминична. — Это что же такое? На родную мать... Ты бы хоть поговорил с ней, Семен. Она тебе не родная, но она тебя послушает.

Но Семен Дементьич говорить с ней не решался. Варю он сам слегка побаивался. У нее крутой характер.

И, может быть, потому, что он никогда не вмешивался в ее дела, она была всегда с ним вежлива, а иногда даже ласкова.

Она, как в детстве, называла его дядей Сеней.

В клубе ставили «Лес» Островского. Семен Дементьич играл Аркашку.

Варя сказала:

— Я хочу посмотреть...

Семен Дементьич очень обрадовался. Он боялся только, что Варе не понравится. Она привыкла смотреть настоящих актеров.

Но ей понравилось. Она много смеялась в этот вечер. И когда после спектакля они шли домой, она взяла Семена Дементьича под руку и сказала:

— Ну прямо Игорь Ильинский! Если бы тебе, дядя Сеня, годочков десять убрать, ты бы...

— Я бы... — сказал он, — я не знаю, чего бы я делал. Я бы землю носом рыл. Я горячий. Обидно, что годы не те. Давай меняться, Варя.

— Ишь ты какой! Любишь маленьких обманывать...

Варя смеялась. А Семен Дементьич вдруг погрустнел. Они шли по Арбату, мимо гастрономического магазина. Семен Дементьич сказал:

— Зайду возьму пол-литра. Душа у меня чего-то не так...

Он взял пол-литра, и они пошли дальше.

— Говорят, — сказал Семен Дементьич, — что человечество не будет потреблять напитки, если ему предоставить в полное его удовольствие театр и кино. А у меня наоборот. Мне театр душу разжигает. Я себя жалеть начинаю.

Он говорил как пьяный или как обиженный ребенок. Они переходили через Смоленскую площадь. Был первый час ночи. Варе передавалось грустное настроение спутника. А спутник все говорил и говорил.

— Главное, — говорил он, — знать, что делать. Я никогда этого не знал. Бросался во все стороны, все делал. А до главного так и не добрался. На старости лет меня за талант мой артистический хвалить стали. Режиссер мне говорит: «Ты, Сушков, прирожденный комик». Я говорю: «Артур Григорьич, какой же я есть комик, если я пожилой человек? Комик — он обязан быть моложавый, как я понимаю». Мне бы в актеры, правильно ты, Варя, говоришь, лет так тридцать тому назад надо было бы пойти. Когда я молодой был, кровь с молоком. Вот бы я был комик...

Варе было жалко отчима. Она успокаивала его как могла. Она напоминала ему, что он не такой уж старый. Но он мотал головой.

— Для чего мне, Варя, слова? — печально говорил он. — Я же сам понимаю. Человек два раза молодой не бывает. Но все-таки обидно. Я теперешнему народу завидую. Им все открыто. Куда хочешь, туда иди. Им прямо говорят: «Вот тебе место». Их прямо за уши тянут в люди. И если другой идиот упирается, прискорбно смотреть на таких идиотов...

— Да, — сказала Варя, — это верно. Бывает...

— Никакого тумана теперь нет, — продолжал Семен Дементьич. — Все понятно. Все открыто. Действуй — и все тут...

— Да, это верно, — опять согласилась Варя. — Тумана нет. Все открыто. Но нельзя сказать, что все понятно. Это неверно. Неверно, дядя Сеня. Возьмем вот меня, например. Я молодая. Я ловкая как будто. Я знаю, куда мне идти, что делать. Я хорошо работаю. Иногда думается — правильно живу. Учусь, добиваюсь своего. Меня хвалят. У меня даже учатся некоторые. Я советы даю. А вот как мне самой быть сейчас, в моем положении?..

При слове «положение» Семен Дементьич смутился.

Он знал, что Варя беременна, что через несколько месяцев она должна родить. Но делал вид, что не знает. Из деликатности он не задавал ей никаких вопросов.

И сейчас, сконфузившись, он хотел переменить разговор. Он сказал:

— У всякого человека бывает в жизни чего-нибудь такое. Вот я знаю, например, случай...

— Я беременна, — сообщила вдруг Варя.

Отчим снял шапку, вытер запотевшую лысину носовым платком и проговорил некстати: