Осколки чести. Барраяр - Лоис Буджолд

— Еще что-нибудь? — спросил Форкосиган.

Иллиан прикрыл ладонью зевок и извинился:

— Трудная выдалась ночь. Инспектор поднял меня с постели сразу после полуночи. Хороший работник, отлично соображает. Нет, это практически все; неясно только, что побудило Ку отправиться туда. Он начал темнить, как только мы перешли к этому вопросу. Я надеюсь, что вы сможете внести какую-то ясность. Подозревая Ку, я чувствую себя ужасно неловко.

— Я скажу, — сказала Корделия, — но это только для вас, а не для доклада, хорошо?

Он кивнул.

— Мне кажется, он влюбился. Ведь пока какой-либо орган не нужен, нет смысла проверять, как он работает. К несчастью, проверка обернулась крупной катастрофой. Неудивительно, что он так подавлен и проявляет повышенную чувствительность.

— А в кого, вы не знаете? — автоматически поинтересовался Иллиан.

— Знаю. Но это касается только его. Особенно если у Ку ничего не выйдет.

Иллиан пожал плечами в знак согласия и отправился отсыпаться. Ему еще предстояло заняться розысками пропавшего охранника.

Сержант Ботари вернулся в резиденцию Форкосиганов уже через пятеро суток, хотя и не мог еще приступить к исполнению своих обязанностей из-за пластиковой шины на сломанной руке. Сам он ничего не говорил о происшедшем, а на все расспросы отвечал только хмурыми взглядами да невнятным бормотанием.

Друшикко ни о чем не спрашивала, но Корделия заметила, что девушка с тоской поглядывает на бездействующий комм-пульт в библиотеке, за которым обычно работал Куделка. В какой мере она осведомлена о подробностях ночной истории — было неясно.

Еще через месяц вернулся лейтенант Куделка. С виду он казался жизнерадостным, словно случившееся его не затронуло. Но по-своему он был не менее скрытен, чем Ботари. Если разговаривать с Ботари было все равно что беседовать с каменной стенкой, то речи Куделки напоминали лесной ручей: в ответ на вопрос раздавалось журчание шуток и анекдотов, неумолимо уводивших разговор в сторону.

Собственное настроение Корделии оставляло желать лучшего. Память снова и снова возвращала ее к тому, как она чуть было не потеряла мужа. Она чувствовала себя совершенно спокойно только тогда, когда Эйрел был рядом с ней, а он отсутствовал все чаще. Что-то назревало в главном штабе. Четыре раза Форкосиган отлучался на длившиеся всю ночь заседания или уезжал куда-то, не пригласив ее с собой, — на какие-то внезапные инспекции войск, про которые ничего ей не рассказывал и откуда возвращался смертельно уставшим. Поток военных и политических сплетен, которыми он прежде развлекал жену за едой и перед сном, теперь иссяк — хотя видно было, что ее присутствие по-прежнему ему необходимо.

А что станется с ней без него? Беременная вдова без родных и друзей, вынашивающая дитя, на которое уже пали династические подозрения… И куда ей податься, даже если это получится? Удастся ли ей улететь с планеты? Позволят ли ей вернуться в Колонию Бета?

Даже осенние дожди и сочная неувядающая зелень городских парков перестали ее радовать. Ох, вдохнуть бы разок настоящего сухого воздуха пустыни, увидеть бесконечное плоское пространство… Узнает ли когда-нибудь ее дитя, что такое настоящая пустыня? Иногда ей казалось, что здешние горизонты, заслоненные домами или деревьями, окружают ее наподобие гигантской стены, которая вот-вот начнет медленно обваливаться на нее.

Одним дождливым днем Корделия укрылась в библиотеке. Свернувшись на старинном диване с высокой спинкой, она уже в третий раз перечитывала одну и ту же страницу древнего фолианта. Книга была издана еще в Период Изоляции, и английский язык в ней передавался какой-то чудовищной кириллицей, состоявшей из сорока шести букв, — когда-то такая азбука использовалась для всех языков Барраяра. Сегодня ее ум был на редкость затуманен и отказывался воспринимать читаемое. Она выключила свет, решив дать глазам немного отдохнуть. И с облегчением увидела, что в библиотеку вошел лейтенант Куделка. Он неловко и осторожно уселся за пульт комма. «Не стану его прерывать — у него по крайней мере есть настоящая работа», — подумала она, не включая света. Его присутствие чем-то успокаивало ее.

Лейтенант проработал всего минуту или две, а потом со вздохом отключил комм и слепо уставился на пустой камин с резной решеткой, когда-то бывший главным украшением комнаты. Он по-прежнему не замечал Корделии. «Так не я одна не могу сегодня сосредоточиться! Может, дело в этой странной серой погоде. Похоже, она и вправду оказывает на людей угнетающее действие…»

Взяв свою шпагу-трость, Куделка провел рукой по ее гладкой поверхности. Потом отщелкнул ножны, крепко удерживая их рукой, чтобы снять медленно и бесшумно. Он посмотрел на сверкающий клинок, чуть заметно светившийся в полутемной комнате, наклонив его так, словно рассматривал узор на стали и работу мастера. И вдруг повернул клинок рукоятью от себя, так что острие оказалось на уровне левого плеча. Затем, обернув клинок носовым платком, чтобы не скользила рука, лейтенант легонько прижал его к сонной артерии. Лицо его было отстраненным и задумчивым, рука сжимала клинок легко и любовно — потом вдруг напряглась…

Корделия резко, почти навзрыд, вскрикнула, заставив его выйти из задумчивого оцепенения. Подняв взгляд, он наконец-то заметил ее — губы Куделки плотно сжались, лицо залил темный румянец. Он опустил шпагу. От клинка на его шее остался бледный след, похожий на ожерелье, вдоль которого выступило несколько рубиновых капель крови.

— Я… я вас не заметил, миледи, — хрипло выговорил он. — Я… Не обращайте на меня внимания. Просто дурачился, знаете ли.

Они молча смотрели друг на друга. И тут нервы у Корделии сдали:

— О, как я ненавижу эту планету! Ненавижу и боюсь! Боюсь каждую минуту!

Она уткнулась лицом в высокую спинку дивана и, к собственному стыду, расплакалась. «Прекрати! Нельзя выплескивать это на Ку! Довольно с него и своих неприятностей».

Но прекратить она не могла.

Лейтенант с трудом поднялся со стула и приковылял к дивану, встревоженно глядя на нее. Потом нерешительно присел рядом.

— Э-э… — начал он. — Не плачьте, миледи. Я и правда просто дурачился.

И он неловко погладил ее по плечу.

— Чушь, — выдавила она в ответ. — Ты меня насмерть перепугал.

И она импульсивно перенесла свое залитое слезами лицо с холодной шелковой обивки на мягкую шершавость его зеленого кителя. Это вызвало у него ответную откровенность.

— Вы не можете себе представить, каково это, — яростно зашептал он. — Они жалеют меня, представляете? Даже он. — Нетрудно было понять, что лейтенант подразумевает Форкосигана. — Это в сто раз хуже презрения. И так будет всегда.