Об Илье Эренбурге (Книги. Люди. Страны) - Борис Фрезинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Маленкову, второму человеку в партии, поручено успокоить Эренбурга и выразить недоумение: как такое могло случиться? почему сразу не просигнализировали? О выступлении Головенченко вождю наверняка уже было доложено, и, не терпя самодеятельности, он освобождает болвана от работы в ЦК. Вскоре Эренбурга поставили в известность, что отныне его главная забота — «борьба за мир».
Январь 1950 года. Письмо седьмое — не от страха, не от тоски, не в поисках спасения[884]. Стоит глухая, тошная ночь, но прямых опасностей не видно. Эренбург борется за мир, и вождь, кажется, им доволен. В письме просьба: разрешить взглянуть на Европу (очень нужно для нового романа). Два года назад Молотов такую ответственность на себя не взял. Сталин с легкостью разрешает. Члены Политбюро, разумеется, согласны.
Февраль 1953 года. Прежде чем говорить о восьмом письме Сталину, упомянем письмо члену Политбюро и секретарю ЦК по идеологии Суслову, написанное за четыре дня до того[885]. Правило, которому Эренбург постоянно следовал еще с тридцатых годов, было простым: договариваться надо не с клерками, а с первыми лицами. Если первое лицо проникнется мыслью, что твоя работа полезна, то его подчиненные будут лояльны автоматически. Во всяком случае, хорошо подумают, прежде чем решат нарушить лояльность, и уж точно — их всегда можно будет осадить. Так произошло и в начале 1953 года, когда в атмосфере разнузданного антисемитского шабаша инструктор ЦК Акшинский, курировавший издание избранных сочинений Эренбурга, «достал» его, как теперь бы сказали, требуя устранения всех еврейских фамилий из романа «День второй» (это была самая ранняя книга Эренбурга, включенная в его «собрание» сочинений). Жалоба, направленная на это Суслову, — политический шедевр. Дипломатично изложив суть дела, Эренбург невинно замечает, что озадачен: ведь все замечания исходят от сотрудника ЦК, и просит разъяснить, прав ли тов. Акшинский. Конец фразы припирает Суслова к стенке: «чтоб я знал, какими принципами должен руководствоваться в моей литературной и общественной деятельности». Никаких эмоций и обвинений, более того — готовность полного послушания, ни к чему не придраться. Расчет, однако, прост: не может же член сталинского Политбюро взять на себя личную ответственность за публичное попрание уставного принципа пролетарского интернационализма (Эренбург-то ведь может потом его ответ предъявить т. Сталину), а к вождю с этим не сунешься, надо решать самому. Эренбург же, чтобы Суслов еще раз осознал свою ответственность, письмо заканчивает так: «Ваш авторитетный ответ поможет мне разобраться в данном вопросе». Суслов писателя личным ответом не удостоил, но с негибкого Акшинского стребовали письменное покаяние, его требования дезавуировали, причем из ЦК официально сообщили об этом и Гослитиздату, и Эренбургу.
Через четыре дня Илье Григорьевичу пришлось писать, быть может, самое важное письмо в своей жизни. Речь идет о его последнем письме Сталину.
Готовился процесс над «врачами-убийцами», преимущественно еврейского происхождения. Сталин решил, что все самые знаменитые евреи СССР должны подписать коллективное письмо, сочиненное по его приказу и гневно осуждающее «убийц в белых халатах». Эренбургу также предложили подписать это письмо в «Правду». Десятки всенародно известных людей безропотно его подписали. Эренбург отказался. Когда за подписью к нему явились вторично (это было 3 февраля 1953 года), он понял, что дело серьезное, т. е. понял, кто является инициатором письма (официально это не разглашалось), и, отказавшись снова поставить свою подпись, решил написать Сталину и переубедить его. Времени было в обрез, Эренбург торопился, гонцы ждали в его квартире, а он удалился к себе в кабинет. Взвесив мыслимые аргументы, он отобрал только те, что могут на вождя подействовать. В тоне, разумеется, не может быть ни грана сопротивления, более того, Сталин должен быть уверен в полной готовности Эренбурга подписать бумагу, когда узнает, что вождь с ней согласен (это постоянный прием: Сталин должен быть уверен, что Эренбург никогда не связывает с его именем несправедливых поступков, наоборот — считает, что только он их может остановить). Но при этом Сталин должен понять и то, что писателя (который, скорее всего, не все понимает) одолевают сомнения, и он не может утаить их от вождя, не посоветоваться с ним. Кажется, из шестидесяти назначенных быть подписантами первоначально кто-то еще не подписал это письмо, но никто и не вздумал обсуждать со Сталиным аргументы «против»: самая мысль, что вождь осатанеет, лишала воли. Соображения Эренбурга о вреде замышляемой операции для движения сторонников мира, а также для западных компартий (здесь суждения Эренбурга, много жившего на Западе и реально организовывавшего движение сторонников мира, могли быть для Сталина авторитетны) вождь мог первоначально и не учесть в своем плане. Заключив письмо Сталину в конверт[886], Эренбург передал его пришедшим, они отвезли редактору «Правды» Шепилову. Тот вызвал Эренбурга к себе и дал ему понять, что именно ему грозит, если он будет продолжать сопротивляться, отказываясь подписать предложенную бумагу. Эренбург стоял на том, что его письмо должно быть вручено т. Сталину. Шепилову пришлось согласиться, и письмо было передано адресату на даче в Кунцеве. Сталин его прочел. Он размышлял над весомостью аргументов Эренбурга. Однако его первая мысль была иной: «Сначала пусть подпишет». Ее сообщили Эренбургу, и у него не осталось выбора. (Я видел в РГАНИ эти подписные листы и его подпись.) Эренбург думал, что его план провалился, и был в отчаянии. Однако он не знал, что его аргументы сработали и Сталин решил изменить текст, под которым собирали подписи (первый вариант, очень резкий и грубый, написал секретарь ЦК Михайлов, теперь Сталин поручил эту работу Шепилову: письмо не должно было повредить братским партиям и движению сторонников мира). Оба текста ныне напечатаны. В книге «Писатели и советские вожди»[887] я опубликовал сопроводительное письмо Шепилова Михайлову при посылке нового текста — на нем стоит дата 20 февраля 1953 года (!). 17 дней было упущено! Начали (без спешки) собирать подписи повторно. Время шло. 1 марта Сталина хватил удар. 5-го он умер. 16 марта все бумаги, связанные с коллективным письмом в «Правду», отправили в архив. 4 апреля все арестованные врачи были освобождены… Об истории с этим письмом Эренбурга Сталину говорит в своих устных воспоминаниях и Хрущев (как кажется, он был не слишком точно информирован о существе дела):
«Теперь — об Эренбурге. Я встречался с ним не раз. Хороший был писатель, талантливый. Таким и остался в литературе. Но имелось у него какое-то примирение, что ли, со сталинскими методами управления. Возможно, я слишком строг к Эренбургу. Условия жизни были таковы, что без примирения он бы не выжил. Ему не хватало настойчивости в отстаивании собственного понимания событий, своей позиции. Так было не всегда, порой он проявлял твердость. Вспоминается, когда Сталину однажды понадобилось публичное выступление с заявлением о том, что в СССР нет антисемитизма, и он решил привлечь к его составлению, точнее, к его подписанию (авторов для такого документа у него имелось достаточно) Эренбурга и Кагановича. Каганович буквально извертелся весь, когда Сталин разговаривал с ним по этому поводу. Чувствовалось, как ему не хочется делать это. Но он все же сделал то, о чем ему сказал Сталин. Затем кому-то поручили переговорить на этот счет с Эренбургом. Эренбург категорически отказался подписывать такой текст. Это свидетельствует о том, что он обладал характером и решился противостоять воле Сталина, хотя тот с ним лично в данной связи не разговаривал»[888].
Этот текст требует подробных комментариев. Но, говоря коротко, по-видимому, Хрущев, встречаясь с Эренбургом, не сталкивался с тем, чтобы тот выражал свое решительное несогласие с лидером страны, — отсюда его представление о недостаточной твердости писателя в сталинские времена…
Эренбург Сталина пережил. Он нашел силы начать новую жизнь с чистого листа, на котором написал слово «оттепель»…
Сюжет второй.
Письма Хрущеву; они иные, и о жизни и о смерти в них речи нет. Хотя…
В первом письме, адресованном «товарищу Хрущеву Н. С.» в октябре 1955 года[889], Эренбург возмущается безалаберностью аппарата ЦК, срывающего важные международные планы из области «борьбы за мир». В 1956-м он пишет «уважаемому Никите Сергеевичу» о кризисной ситуации в движении сторонников мира в связи с событиями в Венгрии[890]. Тогда же состоялось и личное знакомство Эренбурга с Хрущевым, беседа которого с Корнейчуком[891] и Эренбургом заняла больше двух часов. Хрущев произвел на Эренбурга впечатление человека живого и не злого ума, не слишком, правда, обремененного знаниями и культурой. Под конец долгого разговора Эренбург попытался вступиться за опального М. М. Зощенко, но из этого ничего не вышло: