Над пропастью во ржи (сборник) - Джером Дейвид Сэлинджер

верхней губе выступили мелкие капельки пота. Наконец миссис Гласс испустила один из своих рекордных вздохов и снова обратила внимание на Зуи: отодвигая кожицу с ногтей, он повернулся в пол-оборота к окну, к утреннему свету. По мере того как она всматривалась в его необыкновенно худую обнаженную спину, ее взгляд становился все менее рассеянным. За какие-нибудь считанные секунды из ее глаз исчезло все темное и тяжелое, и они засветились восторгом завзятой поклонницы.

— Ты становишься таким сильным и красивым, — сказала она вслух и, протянув руку, дотронулась до его поясницы. — Я боялась, что дурацкие упражнения с гантелями могут тебе…

— Брось, слышишь? — отпрянув, резко сказал Зуи.

— Что?

Зуи открыл дверцу аптечки и положил костяную палочку на место.

— Брось, и все. Не любуйся ты моей треклятой спиной, — сказал он и закрыл аптечку. Он снял с сушилки для полотенец пару черных шелковых носков и пошел к батарее. Уселся на батарею, несмотря на то что она была горячая — или именно поэтому, — и стал надевать носки.

Миссис Гласс фыркнула, хотя с некоторым опозданием.

— Не любуйся моей спиной — как это вам понравится! — сказала она. Она обиделась, даже чуточку оскорбилась. Она смотрела, как Зуи натягивает носки, и на лице у нее было смешанное выражение оскорбленного достоинства и непреодолимого любопытства, с каким смотрит человек, которому приходилось бог знает сколько лет просматривать после стирки все носки в поисках дыр. Потом совершенно неожиданно, испустив один из наиболее звучных вздохов, она встала и решительно и целеустремленно двинулась к раковине, на то место, где раньше стоял Зуи. Ее первый демонстративно мученический подвиг состоял в том, что она открыла кран с холодной водой.

— Не мешало бы тебе научиться завинчивать тюбики, которыми ты только что пользовался, — сказала она нарочито придирчивым тоном.

Зуи, сидя на батарее и прикрепляя подвязки к своим носкам, поднял на нее глаза.

— Не мешало бы тебе научиться уходить, когда спектакль, черт его подери, уже давно кончился, — сказал он. — Я серьезно, Бесси. Я бы хотел остаться здесь хоть на одну минуту в полном одиночестве — извини, если это звучит грубо. Во-первых, я тороплюсь. Мне надо в полтретьего быть у Лесажа, а я еще хотел купить кое-что по дороге. Давай-ка выйдем отсюда — не возражаешь?

Миссис Гласс отвлеклась от уборки, взглянула на него и задала один из тех вопросов, которыми много лет докучала всем своим детям:

— Но ты же перекусишь перед уходом, правда?

— Я перекушу в городе. Куда, к черту, задевался мой второй ботинок?

Миссис Гласс смотрела на него в упор, многозначительно.

— Ты собираешься перед уходом поговорить с сестрой или нет?

— Не знаю я, Бесси, — помявшись, ответил Зуи. — Не проси ты меня об этом, пожалуйста. Если бы у меня что-то особенно накипело сегодня утром, я бы ей сказал. Не проси меня больше, и все.

Один ботинок у Зуи был уже зашнурован, а второго не хватало, поэтому он внезапно опустился на четвереньки и стал шарить под батареей.

— А, вот ты где, негодяй, — сказал он. Возле батареи стояли маленькие напольные весы. Зуи уселся на них, держа найденный ботинок в руке. Миссис Гласс смотрела, как он надевает ботинок. Однако присутствовать при церемонии шнуровки она не стала. Она покинула комнату. Но не торопясь. С медлительностью, ей совсем не свойственной — буквально еле переставляя ноги, — так что Зуи даже встревожился. Он поднял голову и окинул ее очень внимательным взглядом.

— Я просто не понимаю, что стряслось со всеми вами, дети, — сказала миссис Гласс, не поворачивая головы. Она задержалась у сушилки для полотенец и поправила губку. — В прежние дни, когда вы выступали по радио, когда вы были маленькие, вы все были такие… умные и радостные — просто прелесть. В любое время дня и ночи.

Она наклонилась и подняла с кафельного пола нечто похожее на длинный человеческий волос таинственно-белесого оттенка. Она вернулась назад, бросила его в мусорную корзину и сказала:

— Не понимаю, к чему знать все на свете и всех поражать своим остроумием, если это не приносит тебе радости. — Она стояла спиной к Зуи и двинулась к двери не оборачиваясь.

— По крайней мере, — сказала она, — вы все были такие ласковые и так любили друг друга, одно удовольствие было смотреть на вас. — Она покачала головой и открыла дверь. — Одно удовольствие, — решительно подтвердила она, плотно закрывая за собой дверь.

Зуи, глядя на закрытую дверь, глубоко вздохнул и медленно выдохнул воздух.

— Вот так монолог под занавес, дружище, — сказал он ей вслед, но только тогда, когда был совершенно уверен, что она не услышит его голос из коридора.

Гостиная в доме Глассов была настолько не подготовлена к малярным работам, насколько это вообще возможно. Фрэнни Гласс спала на диване, укрытая шерстяным пледом; ковер, закрывавший весь пол, был не скатан и даже не отогнут от стен; а мебель — по первому впечатлению, небольшой мебельный склад — находилась в обычном статично-динамическом беспорядке. Комната была не так уж велика — для манхэттенских квартир, — но такая коллекция мебели забила бы до отказа даже пиршественную залу в Валгалле. Здесь стоял стейнвейновский рояль (постоянно открытый), три радиоприемника («Фрешмен» 1927 года, «Штромберг-Карлсон» 1932-го и «РСА» 1947-го), телевизор с пятидесятисантиметровым экраном, четыре настольных граммофона (в том числе «Виктрола» 1920 года, с трубой, которую даже не сняли с крышки, так что она была в нерабочем состоянии), целое стадо курительных и журнальных столиков, складной стол для пинг-понга (к счастью, поставленный в сложенном виде за рояль), четыре кресла, восемь стульев, шестилитровый аквариум с тропическими рыбками (переполненный во всех отношениях и подсвеченный двумя сорокасвечовыми лампочками), козетка, диван, на котором спала Фрэнни, две пустых птичьих клетки, письменный стол вишневого дерева и целый набор торшеров, настольных ламп и бра, которые торчали в этом до отказа набитом помещении повсюду, как побеги сумаха. Вдоль трех стен шли книжные полки высотой по пояс, которые были так забиты, что буквально ломились под тяжестью книг, — тут были детские книжки, учебники, книги с развалов, книги из библиотеки и еще более разношерстный набор книг, вынесенный сюда из менее «обобществленных» закоулков квартиры. (Так, «Дракула» стоял рядом с «Основами языка пали», «Ребята в войсках на Сомме» рядом со «Всплесками мелодии», «Убийство со скарабеем» по соседству с «Идиотом», а «Нэнси Дрю и потайная лестница» лежала поверх «Страха и трепета».) Но даже если отчаянные и необыкновенно мужественные маляры всем скопом одолели бы книжные полки, то, взглянув на стены, частично прикрытые шкафами, любой уважающий