Булатный перстень - Дарья Плещеева

— Молчи, не то зарежу, — услышала она вдруг.

Голос был негромкий, хрипловатый и страшный.

Мавруша подняла взгляд и увидела мужское лицо в вороной щетине. На лоб была надвинута грязная матросская шапка. На плечах было что-то вроде старой попоны, в пятнах и короткой белой шерсти.

— Молчи, — повторил ужасный мужчина, стоявший перед ней на корточках. — И шляпу снимай.

Он мог бы этого не говорить — Мавруша и так от ужаса онемела.

— Снимай, говорю, не то я сам.

Руки не слушались, язык окаменел, ощущение смертного часа вмиг заполнило душу смольнянки.

Мужчина протянул руки (Мавруша увидела грязные рукава рубахи и ничего более), снял великолепную, увенчанную перьями шляпу, сдернул легкую шаль, и положил все это на скамейку.

— Теперь платье снимай. И юбки. Не то зарежу. Ну?

Мавруша поняла, что сейчас случится ужасное.

И жуткий человек тоже это понял. Он вскочил, подхватил девушку на руки и кинулся прямо в густые кусты возле скамьи.

Именно там был проход, сквозь который при желании можно было проломиться. А за подстриженными кустами, составлявшими стенку боскета, росла высокая и тенистая липа, чьи раскидистые ветки образовывали нечто вроде шатра. Туда и кинулся злодей со своей добычей.

— Сударыня! Сударыня! — позвал мужской голос.

Мавруша узнала его: по боскету ходил лакей Пашка. Нужно было ответить, но в бок Мавруше уперлось что-то острое.

— Пикнешь — зарежу…

Пашка, покричав и помыкавшись по боскету, убежал.

— Теперь скидай платье, — велел злодей. — Скинешь — не трону.

— Да как?..

Мавруша хотела сказать, что такие платья снимают и надевают при помощи горничных, но слова куда-то подевались.

— Сейчас покажу — как! Поворачивайся.

Мавруша покорно повернулась, и злодей взялся воевать со шнуровкой.

— Долбать мой сизый череп… — проворчал он. — Ну и такелаж… Тьфу!..

Он сообразил, как ослаблять и распускать шнурки. Мавруша, затянутая так, что ни охнуть, ни вздохнуть, вдруг ощутила неслыханное облегчение. И тут же злодей стал дергать за рукава, чтобы платье сползло вниз.

— Ай!

— Что — ай? Сама снимай, коли я не угодил!

Мавруша, покраснев до ушей, спустила платье вниз и осталась в сорочке, корсаже и четырех нижних юбках, из них одна — прошитая конским волосом для жесткости.

— И эту снимай, — подумав, велел злодей. — Давай, развязывай!

Мавруша избавилась от жесткой юбки, злодей перекинул ее через руку, подхватил с травы платье и шляпу, в последний раз прорычал «с места сойдешь — зарежу!» — и сгинул в кустах.

Смольнянка осталась стоять — растрепанная, полураздетая, смертельно напуганная. У ее ног лежала вонючая попона, более злодею не нужная. Вдруг стало безумно страшно — что, если злодей караулит в кустах? Теперь что же — и не пошевельнуться?

Поняв, что она одна в чужом месте и на помощь звать нельзя, что в таком виде даже выйти на дорожку невозможно, что все это — стыд и позор, Мавруша разрыдалась.

Ероха, конечно же, в кустах не сидел — довольно насиделся, подстерегая хоть какую-нибудь женщину, идущую по парку в одиночестве. Он, отбежав подальше, нашел другую столь же ветвистую липу, забрался под ветви и стал натягивать на себя дорогое французское платье.

— Долбать мой сизый череп… Как они это носят?.. Это ж на шкелет шито!.. — возмущался он и в конце концов стал рвать ткань там, где не мог пролезть.

Четверть часа спустя Ероха имел вид диковатый, но с расстояния в сотню сажен его можно было принять за женщину. Насилу втиснув руки в рукава, но ничего не мог поделать со шнуровкой на спине, чтобы платье совсем не разошлось по швам. Нахлобучив на голову шляпу, он сдвинул ее на лоб, чтобы поля бросали на лицо тень. Потом, завернувшись в шаль, он вышел на дорожку.

Женский облик понадобился Ерохе всего-навсего, чтобы подобраться поближе к оранжереям. Удрав из винного погреба, он поочередно налетел на лакеев в парадных ливреях, на садовников, на конюхов, что вели показать хозяину породистого жеребца, на служанок, тащивших обратно во дворец выбитые ковры. От всех от них он благополучно сбежал, но плохо было то, что эти люди успели его разглядеть. Видимо, кому-то и доложили о встречах, потому что попытка войти в сарай при оранжереях добром не кончилась — работники закричали, пришлось удирать.

Ероха мог бы без затруднений переплыть на Каменный остров — для моряка полсотни сажен не расстояние. Мог бы — кабы его не держало на Елагином острове важное дело.

Сейчас ему требовалась лопата. Смысл жизни заключался в том, чтобы найти лопату.

Ероха шлепал босиком по дорожке, одновременно пытаясь кутаться в шаль и одергивать юбку для прикрытия запыленных лап немалого размера. Он уже представлял, что и где расположено на острове. Забравшись в ту самую беседку на холмике, которую показывал Усову, и, оглядев елагинские владения сверху, понял расположение всех строений.

Дворец Ероха обошел по дуге и выбрался на открытое место. Мимо прошли, беседуя, два босых мужика с граблями, поклонились в пояс — значит, не признали и на ноги не поглядели! Это было истинное счастье. Но испытывать судьбу Ероха не стал и поспешил в ближайшую тенистую аллею. Он прошел шагов тридцать, когда крепкая ладонь запечатала ему рот, пятипудовая тяжесть повисла сзади на плечах, он покачнулся, но не рухнул наземь, а был подхвачен и на руках, бегом, унесен в какие-то заросли. Даже взбрыкнуть не успел.

— Клади его, Гришка, подлеца, вот так. Да кверху задом! Пашка, сядь на него, выверни ему руку — всякой мелочи учить вас надо. Пресвятая Богородица, что он сделал с платьем?!. Павла, шляпа где? Недоставало, чтобы и шляпу загубили!

Голос был женский, звонкий, молодой, но уж очень злобный.

— Ну, говори, изверг, на что тебе платье! — приказала дама. — И смотри — коли девицу обидел, я с тобой по-свойски посчитаюсь. Ишь, догадался — в моем лучшем платье разгуливает! Ну?!

— Не обидел, — еле выговорил Ероха. Его, повалив, сунули физиономией в песок, заготовленный для посыпания дорожек, и он, повернув голову набок, насилу отплевался.

— Где ты ее оставил?

— Да там и оставил, под деревом. Стоит, ревет, поди.

— Платье тебе на что?

— Продать хотел.

— А сперва на себя нацепил и порвал? Кто ты таков?

Ероха не ответил. Назваться собственным именем — неизвестно, какая неприятность из этого произойдет.

— Матушка-барыня, дозвольте ему ручку посильнее вывернуть, — попросил сидящий на Ерохиной спине человек. — Вмиг заговорит.

— Павла, помнишь, как мы шли? Возвращайся и попробуй покликать Мавреньку. Она твой голос узнает. Ужас какой — девица, смольнянка, раздетая под деревом сидит! Чего доброго, и в обморок кувырнулась…