Булатный перстень - Дарья Плещеева

Новиков, не собираясь встревать в рассказ, черкал в альбомчике карандашом, время от времени поглядывая на сенатора.

— И тут он задал мне загадку. Вы, возможно, не знаете, но при вступлении в ложу каждый брат получает особое имя. Оно всегда латинское и заключает в себе комплимент. Скажем, если новый брат склонен строго выполнять правила и всем готов пожертвовать ради справедливости, его могут назвать Suprema Lex… перевести?

— Не надо, — ответил Михайлов, хоть и не понял латыни. Но признаться в своем невежестве не мог.

— Высший закон, — вдруг подсказал Новиков.

— Так вышло, что Нерецкий, сколько-то лет пробыв за границей, потом несколько месяцев живши в Москве, плохо знал столичных господ. Когда я его расспрашивал, то оказалось, что многих братьев он знает лишь по латинским именам. И он не смог мне объяснить, кто тот господин, что понемногу забирает власть в «Нептуне». То есть Грейга никто власти не лишал, более того — как раз было необходимо, чтобы он возглавлял «Нептун». Но рядом с ним завелся человек, который исподтишка настраивал братьев на весьма сомнительный лад. Он по-своему понимал клятву о повиновении — покорность законному государю для него была пустым звуком, словами, необходимыми, чтобы показать внешнюю верность, а при выборе следует все же предпочесть Карла Зюдерманландского.

— Когда найдем Нерецкого, я сам его расспрошу, — сурово пообещал Михайлов.

— Расспрашивать нужно будет господина Майкова. Этот побольше знает. Так вот, я отправил Нерецкого в Москву с письмами тамошним братьям. Я описал им положение, которое возникло в связи с войной. Вся наша надежда на флот, а как раз во флоте много офицеров из «Нептуна», и сам Грейг также большого доверия мне не внушает. Братья из «Аполлона», как я понял, в той же степени ненадежны. Но, к счастью, санкт-петербургские и московские ложи поддерживают связи, и с мнением почтенных москвичей у нас тут считаются. Нерецкий должен был привезти письма, подписанные самыми уважаемыми братьями, прямые обращения к тем, кто сбился с пути истинного и служит герцогу Зюдерманландскому. Но он задержался в Москве, а когда приехал — оказалось, что его караулят. Я предполагал, что так случится, и послал человека, чтобы не пустил Нерецкого в его жилище, а сразу привел ко мне. Но ничего не получилось. Хорошо хоть, что письма уцелели — и я ждал, что мне их сегодня принесут.

— Как они могли уцелеть?

— Нерецкий, не заезжая домой, отправился в гости и там оставил свое имущество. Странно, что мне их до сих пор не принесли…

— Он оставил свой сундук у женщины? — резко спросил Михайлов.

— Да, сударь. А что, это преступление?

— Нет! — Михайлов вскочил, неловко наступил на больную ногу и шлепнулся обратно в кресло.

Тут внесли столик, на котором был расставлен красивый серебряный кофейный сервиз и установили его между креслами. Лакей разлил по чашкам напиток с изумительным ароматом и ловко подал чашку хозяину.

— Я при необходимости могу хоть сейчас отправиться к самой государыне, — Ржевский пригубил кофей и одобрительно кивнул. — Я имею доказательства измены — в руки ко мне совершенно случайно попали письма, адресованные тому загадочному господину, именуемому Vox Dei. В самомнении ему не откажешь.

— Это точно, — согласился Михайлов, снова не уразумев латыни, но решив, что Ржевскому виднее.

— Но я этого не сделаю, пока не получу привезенных Нерецким писем и не доставлю их тем, кому они адресованы. Пусть заблудшие души одумаются — не то им не миновать рандеву с господином Шешковским, а я этого не хотел бы. Они лишь тем виновны, что одурманены идеей. Это как водка, протрезвеют — схватятся за головы. По моим сведениям, их около сотни.

— Вы беспокоитесь об изменниках? — удивился Михайлов. — А я бы их сам доставил к Шешковскому — и первым Майкова! Который не только изменник Отечеству, но еще и вор!

— Вор? A-а, я вспомнил. Это у вас он украл железный перстень, вообразив, будто такие носят в некой новой и тайной ложе, созданной в противовес «Нептуну». Занятный перстенек, он был приложен к тем загадочным письмам, попавшим ко мне промыслом Божьим, не иначе, и самое любопытное — у меня его тоже стянули. Полагаю, ребятишки. Супруга обещала дознаться и вернуть сие сокровище.

— Ребятишки?

— Кто ж еще. Слуги у меня честные. Недопитую чарку еще могут опрокинуть, недоеденный пирог исчезнет без вести. Но кольцо — нет.

— А я полагал… Да уж и не знаю, что полагать… — пробормотал Михайлов. От неловкости он схватился за чашку и едва не снес обшлагом сухарницу. Новиков, быстро подвинув ее на середину столика, чуть не опрокинул кофейник. Маневры эти позабавили Ржевского, но он не подал виду.

— Что до изменников — не все они таковы, — сказал сенатор. — Иной по молодости лет увлекся красивым плетением словес, иной по простоте своей не понял, куда ведет сия дорожка. Опомнятся, раскаются — и будут дальше отлично служить. Зачем их губить? В эскадре не хватает офицеров — что будет, ежели сейчас чуть не сто человек, связавши, повезут к Шешковскому? Или война уже окончилась, мы победили шведов, а я и не знал?

— Изменников более, чем вы полагаете, господин сенатор! Одного мы выследили! — вскричал Михайлов. — Я верить не желал, но сам вчера вечером убедился!

— Это Майков?

— Да! Слушайте, вчера я был в Морском госпитале, говорил с ранеными офицерами, они подтвердили мои догадки, они готовы свидетельствовать. Конечно, я могу сам обратиться к своему начальству, но я, в отличие от вас, боюсь, что эта шведская зараза пустила корни очень глубоко, и не получится ли так, что моему донесению не дадут хода, а самого меня найдут где-нибудь на кронштадтских задворках с проломленной головой или даже вовсе не найдут. Вы насчитали около сотни подозрительных лиц, но у каждого из этих господ есть товарищи, есть подчиненные, есть покровители в адмиралтействе, я уж не говорю о Грейге, которого государыня все еще держит в адмиралах… Ладно, об этом — после.

Новиков поднял взгляд от альбомчика, посмотрел на товарища, словно сомневаясь, что он сможет все изложить внятно. Михайлов ощутил этот взгляд.

— Вот и господин Новиков был со мной в госпитале. Он слышал то же, что и я. И тоже был потрясен!

— Совершенно верно! — воскликнул Новиков, не отрываясь от альбома.

— Я слушаю вас, господин Михайлов. Если можно, с самого начала, — попросил сенатор.

— Извольте, начну с того дня, как сделалось известно о войне, — с преувеличенной любезностью предложил Михайлов. — Доводилось ли вам ходить на военных судах, господин Ржевский?

— Нет, — улыбнулся сенатор, — такой нужды не было. Но издали я их видел.