Парижский антиквар. Сделаем это по-голландски - Александр Алексеевич Другов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я вам признателен, но…
— Да не перебивайте вы меня! Приехавшие сюда люди будут проверять каждый контакт Соловьева. Кто вам сказал, что дело сделано? Вы не можете, вы неспособны переиграть целую группу профессионалов!
Разведя руками и кивком продемонстрировав согласие со всем сказанным, Ван Айхен вежливо поинтересовался:
— Разве у нас нет союзника в этой группе профессионалов?
— Я не всемогущ! Соловьев догадался, что находится под колпаком, и, в свою очередь, вывернется наизнанку, чтобы выяснить правду! Уже одно это ставит нас на грань провала!
В наступившей тишине стал слышен звонок велосипедиста, проезжавшего по набережной под окнами кабинета Ван Айхена. Мужчины в креслах молча сидели, глядя перед собой. Наконец, Ван Айхен провел рукой по подлокотнику, как будто смахивая пыль, и ровным голосом спросил:
— Что вы предлагаете?
Покивав в ответ на свои мысли, Янус ответил:
— Я предлагаю продолжить то, что мы и делали, только гораздо более разумно.
— А именно?
— Не иронизируйте. Мои коллеги пришли к естественному выводу, что Соловьев не захотел раскрываться и ушел от контакта с Эрнесто из-за обнаруженного им наблюдения. Так что этот эпизод закончился вничью.
Ван Айхен, подняв палец, перебил Януса:
— Простите, ваши коллеги узнали о покушении, о мотоциклисте, который стрелял? Это была инициатива Эрнесто, но…
— Конечно узнали, нам доложили об этом люди из наружного наблюдения. Для нашего дела это как раз было не страшно. В конце концов мы пришли к выводу, что это была неудачная попытка ликвидации провалившегося агента.
Ван Айхен обрадованно закивал и тут же настороженно замер, наткнувшись на холодный взгляд Януса. Тот помолчал несколько секунд и раздельно сказал:
— Кстати, вы зря радуетесь. Это покушение было действительно целиком вашей инициативой. Я хочу, чтобы вы запомнили: я вынужденно подставляю Соловьева, делаю это исключительно под давлением обстоятельств и по вашему требованию. Мне нужно отвлечь от себя внимание буквально на несколько дней. Соловьев рано или поздно оправдается, так что ему в реальности ничто не грозит. Я хочу сказать, не грозит физически, а уход с работы — это ерунда, которую он переживет. Не сразу, конечно.
Помолчав, он добавил:
— Мы занимаемся серьезными делами, а вы устроили какую-то самодеятельность. Запомните: с моим приездом ситуация изменилась. Мы постоянно следим за Соловьевым и не можем безучастно смотреть, как он воюете вашими людьми. Понятно вам? Не можем! Я по вашей милости оказался участником уличной драки. Короче говоря, я настаиваю на том, чтобы против него больше не предпринимались попытки ликвидации. Не смейте даже тронуть его пальцем. Иначе я наплюю на все наши договоренности и уйду. Это понятно?
Задумавшись, Ван Айхен смотрел на собеседника. Очнувшись от своих мыслей, он произнес:
— Ваша беда в том, что вы пытаетесь соблюсти невинность после того, как давно утратили ее. Решите, наконец, по чьим правилам вы играете. Если уж мы используем вашего коллегу как разменную карту, то поздно беспокоиться о его судьбе.
Янус сделал резкое протестующее движение, но Ван Айхен опередил его мягким жестом:
— Но если вы настаиваете, то хорошо — мы не будем предпринимать шагов по ликвидации вашего коллеги. Хотя это серьезно затруднит нам жизнь.
Янус, поджав губы, выслушал Ван Айхена и заключил:
— Ну и славно, будем считать, что мы поняли друг друга. Давайте сделаем так: вы устроите еще одну встречу Соловьева и Эрнесто, которую мои коллеги должны зафиксировать. Вы сказали, что у вас есть к этому вашему человеку некоторые претензии? Чудесно, дайте ему возможность реабилитироваться. Как у него с умственными способностями?
Ван Айхен пожал плечами:
— Он очень неглуп.
— Хотелось бы верить. Он должен вести разговор, не давая Соловьеву перехватить инициативу. Моим коллегам должно быть предельно ясно, что это разговор союзников. Как только это произойдет, мы возьмем Соловьева. Если вы считаете, что ваш человек на это не способен, пусть запишет разговор. Потом вы его смонтируете, чтобы он звучал нужным образом.
Отказавшись от еще одного стакана виски, Янус поднялся из кресла. Ван Айхен проводил его до двери, которая шла в проход между домами. Оттуда Янус мог попасть на соседнюю улицу. Вернувшись в кабинет, Ван Айхен остановился на середине ковра, задумчиво глядя на оставленный Янусом стакан. С ним уже давно никто так не разговаривал, тем более из людей, со всех точек зрения ему подчиненных. Но Ван Айхен, в частности, потому и достиг своего положения, что умел терпеть собеседника. И сейчас он был готов поиграть в игру, навязываемую Янусом. Недолго, но поиграть.
* * *
После занятий мне выдают небольшой желтый листок с адресом гостиницы. Как выясняется, кроме меня и Билла, там уже живут Элизабет, или просто Лиз, из Нигерии, и Азат, адвокат из Пакистана. Азат молодой и смешливый, он вполне дополняет в нашей компании меланхолично-рассудительного Билла и говорливую Лиз.
Наше жилище — небольшой бывший женский монастырь — находится в центре Гааги на улице Оудемолстраат, недалеко от здания парламента. Оудемолстраат — это не только престижно и удобно. Это романтично. Как во всех городах, центр Гааги — это старые здания, тишина и уют, аромат истории и тени прошлого.
Тени здесь даже слишком много. Это я обнаруживаю, войдя в свой номер. Улицы в старой части голландских городов состоят из сплошной полосы фасадов домов, как правило, без малейшего зазора. Кажется, что хозяева строил и дома стена кетене в лихорадочном стремлении сэкономить землю. На самом деле это не так. Между домами, хотя и небольшое, но пространство есть. Со стороны улицы это пространство, как правило, забрано фасадной стеной, и поэтому глубины кварталов — это романтичная путаница крошечных двориков, колодцев и проходов, куда попадают только хозяева и обслуживающий персонал, вроде уборщиков мусора. Вот в такой глухой проход между домами и выходит окно моего номера. Дергаю занавеску, и взгляд с размаху натыкается на кирпичную кладку в полутора метрах от моего носа. Кирпичи старые и запотевшие, с фиолетовым отливом. Из щелей торчат темные пучки жесткой травы.
Небо, правда, увидеть можно. Если лечь на подоконник подбородком, прижаться к стеклу носом и до предела закатить глаза. Хорошо, что из глухого прохода между домами такую рожу никто не может увидеть. Тот, кто был в Петропавловской крепости в Петербурге, поймет. Залетали не ручаюсь, но общая атмосфера очень похожа.
По своему характеру я одиночка. Люблю все делать один — работать, путешествовать, пить коньяк. И полагаться привык только на себя.
