Трагедия королевы - Луиза Мюльбах

— Да, и, пока мы будем слышать этот сигнал, мы будем знать, что он жив и что он близко от нас.

И в последовавшие затем недели узницы часто находили горестное утешение в этих сигнальных звуках; но Тулан никогда больше не появлялся в числе дежурных комиссаров в передней королевы.

Итак, Тулан не скрылся из Парижа. Он все еще надеялся, что какой-нибудь случай даст ему возможность освободить королеву, все еще старался войти в сношения с друзьями и составить новый план бегства для королевской семьи.

Но именно то, чего ждал Тулан, являлось грозным призраком в глазах Конвента, — бегство узницы из Тампля! Они боялись королевы даже за толстыми стенами и железными дверями ее темницы! Еще больше боялись они семилетнего ребенка, бедного, маленького короля без короны, сына казненного. Комитет общественной безопасности в Париже знал, что в народе много говорят о «маленьком короле», что о нем рассказывают трогательные истории.

Какой-то важный человек, называющийся пророком, громко кричал на парижских улицах, что королевские лилии снова расцветут и сыновья Брута будут побеждены юным королем, который уже и теперь царит в Храме[14].

Положим, этого пророка схватили и отправили на гильотину, но его пророчества нашли отзвук, и интерес к маленькому узнику стал в народе увеличиваться. К этому присоединилось еще то обстоятельство, что в судьбе маленького страдальца приняла участие партия благородных и образованных людей, так называемых жирондистов; они выражали это участие в прекрасных, одушевленных речах, которые они произносили в Конвенте и которые вызывали у слушателей слезы сострадания.

Конвент понял опасность и тотчас решил устранить ее.

Первого июля 1793 года появился декрет следующего содержания:

«Комитет общественной безопасности постановил разлучить сына Капета с его матерью и поручить его воспитание наставнику, избранному главным советом».

Королева ничего не подозревала. С тех пор как около нее не стало верного Тулана, никакие вести не доходили до ее ушей; звуки валторны были единственными отголосками внешнего мира.

Наступил вечер третьего июля. Маленького принца уже уложили в постель. У кровати не было занавесок, поэтому заботливые руки матери прикрепили над его изголовьем шаль, чтобы свет не беспокоил ребенка.

Было уже десять часов; королева и принцесса Елизавета почему-то долго не шли сегодня спать. Они занимались починкой своих платьев, а принцесса Тереза, сидя между ними, читала им вслух из исторического словаря. Затем по желанию матери она прочла несколько молитв и стихов из «Святой недели».

Вдруг в коридоре раздались поспешные шаги нескольких человек. Загремели замки и задвижки, и в комнату вошли шестеро членов муниципального совета.

— Мы пришли объявить вам приказ комитета! — грубым голосом сказал один из них. — Сын Капета должен быть удален от его семьи!

Королева поднялась, помертвев от ужаса.

— У меня хотят отнять моего ребенка! — вскрикнула она. — Нет, нет, не может быть! Господа, комитет не может желать разлучить меня с моим сыном! Ведь мальчик еще мал и слаб, ему необходимы попечения матери!

— Комитет так решил, Конвент утвердил это решение, и мы должны немедленно привести его в исполнение, — ответил чиновник.

— Это невозможно! — в отчаянии закричала Мария-Антуанетта. — Именем Бога заклинаю вас, не будьте так жестоки!

Обе принцессы присоединили свои слезы и мольбы к ее мольбам. Все трое обступили постель дофина и умоляли сжалиться, с рыданиями простирая к представителям власти дрожащие руки, но не могли растрогать их.

— К чему все эти вопли! — сказали представители коммуны. — Ведь вашего сына не собираются убивать. Отдайте его добровольно, не то мы отнимем его силою.

Они двинулись было к кровати; королева заступила им дорогу и крепко держала концы шали, закрывавшей дофина, но шаль оторвалась от стены и упала на лицо мальчика, так что он проснулся. Поняв, что происходит, он с громким криком бросился в объятия матери.

— Мама! Ах, мама, не оставляй меня! — рыдал он.

Она дрожа прижимала его к своей груди, утешала, защищала, отталкивая тянувшиеся к нему грубые руки. Но все было напрасно: служители республики не питали жалости, не имели сострадания к материнскому горю; насильно или добровольно, но дофин должен был идти с ними.

— Обещайте мне, по крайней мере, что он останется в Тампле и я буду видеть его! — воскликнула королева.

— Мы ничего не можем обещать тебе, гражданка. Черт возьми, как можно так визжать и выть только потому, что у тебя берут твоего мальчика! Нашим детям достается гораздо хуже: они каждый день подставляют головы под пули врагов, которых ты натравила на нас!

— Теперь мой сын еще мал, но когда он вырастет, то с Божией помощью посвятит свою жизнь благу отечества, — кротко возразила королева.

Между тем обе принцессы, понуждаемые чиновниками, уже одели ребенка; королева увидела, что больше не на что надеяться; она упала на стул, обняла плечи дофина и молча, с сухими глазами, смотрела в его розовое, плачущее личико, в его большие голубые глаза, также устремленные на мать.

— Дитя, — сказала она наконец, — мы должны расстаться… Помни свои обязанности, помни их и тогда, когда меня не будет возле тебя, чтобы напоминать о них. Не забывай никогда милосердного Бога, который испытывает тебя… не забывай свою маму, которая молится за тебя. Будь послушен, терпелив, будь добр… Твой отец с неба благословит тебя.

Ее холодные губы запечатлели на лбу ребенка долгий поцелуй, потом она передала сына тюремщикам. Но малютка снова бросился к ней, охватил ее ручонками и с жалобным криком не хотел оторваться от нее.

— Сын мой, мы должны повиноваться, — сказала Мария-Антуанетта, — такова воля Божия!