Трагедия королевы - Луиза Мюльбах

— Это месть; я только мщу за те мучения, которые испытывала от этих тиранов моя родня.

— Да, — продолжал Симон, — тебе почет, а на меня взвалена вся черная работа; ведь вовсе не легко сделать из этого изнеженного плаксы порядочного, пригодного гражданина, да еще приходится из-за этого сидеть как в плену.

— Послушай, — сказала его жена, положив свою жесткую, загорелую руку на его плечо, — если австриячка будет наказана сегодня за свои злодеяния и палач покажет ее голову отмщенному народу, то я не буду больше стоять у гильотины и делать на чулке свои отметки. Я буду оставаться здесь с тобой; мы будем вместе воспитывать маленького Капета.

— Вот это мне нравится, это хорошо сказано! — воскликнул довольный сапожник. — Вдвоем не будет так скучно сидеть здесь. Иди в последний раз вязать свой чулок у гильотины; я знаю, что тебе придется покупать водку! Мы с мальчишкой пойдем на башню и будем ждать твоего возвращения.

Он позвал маленького Людовика, сидевшего в своей темной каморке и со страхом ожидавшего появления своего «мастера».

— Иди, маленький Капет, — воскликнул Симон, толкая дверь ногой, — пойдем на башню! Можешь взять с собой мячик, потому что сегодня большой праздник для республики, я научу тебя быть хорошим республиканцем! Если ты не хочешь, чтобы я отколотил тебя, то будь веселым и довольным и играй в мячик.

— Не бей меня, мастер! — воскликнул ребенок, схватив свой мячик. — Я очень люблю играть в мячик, я буду веселым и довольным; я очень люблю праздники. Какой же сегодня праздник?

— Это тебе вовсе незачем знать! — проворчал сапожник. — Скорей пойдем наверх. Играй и смейся.

Людовик повиновался; он весело побежал по узкой винтовой лестнице и стал прыгать по платформе, подбрасывая свой мячик и радостно взвизгивая всякий раз, как ему удавалось поймать его своими худенькими ручками.

Симон стоял, опершись на железные перила, и внимательно смотрел вниз на улицу, узкой лентой извивавшуюся среди домов.

— Вся улица полна народом, он спешит на площадь, я выиграю пари!

Он прислушался к шуму, доносимому ветром; это были барабанный бой и радостные клики народа.

— Теперь Сансон, вероятно, показывает народу отрубленную голову! — проворчал Симон. — Народ радуется, моя жена делает пометку в своем вязанье, а я, бедный, не могу и посмотреть на это чудное зрелище! В этом виноват этот мальчишка! — вдруг закричал он и, оборачиваясь к ребенку, игравшему в мячик, яростно ударил его по спине, крикнув: — Ты виноват в этом, проклятый мальчишка!

— Мастер, — проговорил ребенок, обращая на него свои голубые глаза, в которых стояли крупные слезы, — прости меня, если я тебе не угодил.

— Да, ты злишь меня, — проворчал Симон. — А теперь еще будешь реветь и скулить. Изволь сейчас же вытереть слезы и весело играть, а то я угощу тебя ремнем!

Мальчик поспешно утер слезы и снова начал играть в мячик.

Симон стал снова прислушиваться и с завистью смотрел на улицу, совсем почерневшую от двигавшейся по ней толпы.

По винтовой лестнице раздались тяжелые шаги, и на башню вошла жена Симона. Она торжественно подошла к мужу и показала ему свое вязанье, на котором виднелись три крупные капли крови.

— Это — ее кровь, — с пафосом проговорила она. — Слава богу, я проиграла пари!

— Какое пари, гражданка? — смеясь, спросил мальчик, подпрыгнув и словив свой мячик.

— Не твое дело, — ответила ему Жанна Мария, — но если ты будешь умник, то и тебе перепадет кое-что сегодня вечером.

В этот вечер в двух мрачных каморках Симонов состоялось празднество. Жанна Мария купила две бутылки водки и пирог с изюмом; маленький Людовик получил кусок пирога и должен был во избежание побоев выпить водки, которая была ему противна.

Несчастный мальчик остался на попечении сурового сапожника и его жестокой жены. Его тетка и сестра тщетно умоляли своих тюремщиков разрешить им хотя бы иногда видеться с Людовиком; однако их просьбы встречали отказ, и только изредка они в щелку двери могли видеть, как мальчик проходил мимо с Симоном, отправляясь наверх, на платформу башни. Иногда снизу доносились жалобные крики и стоны ребенка, наполнявшие сердца принцесс ужасом и состраданием.

Сапожник постоянно бил мальчика то за то, что он отказывался пить водку, то за то, что он, по мнению своего воспитателя, имел очень печальный вид или просился к матери или к сестре или не хотел петь песни, состоявшие из издевательств над «австрийской волчицей» и «мадам Вето», которым его учил Симон.

В этом отношении ребенок оставался непоколебимым, и никакие угрозы, побои и ругательства не могли заставить его петь песни, в которых осмеивалась его мать. Из страха перед своими мучителями он делал все, что они хотели: пел Марсельезу и «Са ira, ca ira», плясал карманьолу, пил водку за процветание республики, но, как только его заставляли петь песни о «мадам Вето», он замолкал и ничто не могло сломить упрямство этого «змееныша», как говорил Симон.

Людовик никогда не спрашивал о матери, но ночью поднимался со своего жесткого ложа, становился на колени и, сложив руки, читал молитву, которой научила его мать. Симон, проснувшись от шороха, будил свою жену, и они вдвоем смеялись и издевались над «суеверной обезьяной»; затем Симон набрасывался на ребенка с кулаками, тряс его за плечи и кричал: «Я научу тебя читать молитвы и вставать ночью, проклятый!»

Мальчик молчал. Сапожником овладевала еще большая ярость, он хватал обитый гвоздями сапог и с ужаснейшими ругательствами бросался на свою жертву.

— Что я вам сделал, мастер? — кричал маленький Людовик. — Почему вы хотите убить меня?

— Убить тебя, волчье отродье? — ревел Симон. — Да я и не думал убивать тебя! Ах ты, проклятая змея!