Издалека - Константин Бояндин

Нерлон говорит, что Книга давно уже странствует по Ралиону. Вот это самая трудная часть. В это Унэн никак не может поверить, потому что привык доверять прежде всего опыту. Несмотря на то, что Нерлон обладает фантастической памятью и способностью находить самые невероятные аналогии, он, Унэн, не может принять этого. Конечно, оставались ещё свитки, которые она вручила ему… вечером надо побывать у Плиты и прочесть их.

Монах положил Книгу на колени.

Довольно необычен сам факт того, что Нерлон занимает столь высокий пост. Она, несомненно, бисант, искусственное существо, выведенное среди прочих давным–давно, когда маги надеялись с их помощью решать исход сражений. Потомки уцелевших бисантов обосновались на выжженной земле Лауды и ведут себя по отношению ко всему остальному миру, мягко говоря, недружелюбно. Их легко понять — три неполных столетия люди охотятся за ними. Нерлон — редкое исключение… и довольно миловидное, между прочим.

Тьфу! Монах едва не швырнул Книгу в сердцах вниз. Положительно, именно это место Ралиона никак не подходит для размышлений. Мысли сворачивают куда угодно, но не в нужную сторону. Он опустил глаза на Книгу. Ну ладно. В конце концов, никто его не видит… рискнём.

Вздохнув, монах раскрыл том и, удерживая ладонью страницу, написал на бумаге несколько коротких слов.

«Я знаю, чего ты хочешь».

Чернила мгновенно впитались, посерели, стали чуть рельефными. Книга приняла слова. Монаху казалось, что она вслушивается в его мысли. Помедлив несколько секунд, он обмакнул перо и дописал на следующей строчке.

«Ты хочешь вернуться домой».

И эти слова были мгновенно приняты. Но ни слова не появлялось в ответ.

«Скажи мне, кто знает о тебе, и я обещаю, что верну тебя домой».

Принято.

Будем надеяться, что Книга не читает мыслей. Монах не имел никакого понятия, как можно вернуть Книгу домой, если, конечно, этот дом существует. Но в душе он был бы рад избавиться от неё… но не так, как Совет — уничтожить раз и навсегда, а, положим, мирным путём.

Молчание.

Монах ощутил, как его шестое чувство забеспокоилось. Казалось, Книга изо всех сил думает, доверять ему или нет — и никак не может решиться. Напряжение сделало своё дело — всё остальное неожиданно перестало значить. Был он, была Книга и мир, в котором она была чужой.

Такое случалось с монахом нередко… но всякий раз поражало. Озарение пришло волной, ощущавшейся как ярчайшая вспышка. Какое–то мгновение Унэн знал и понимал всё… но мгновение прошло, и в памяти осталось только самое существенное.

Айзала: «ты следующий в списке».

Нерлон: «попытались достичь господства над миром».

Шассим: «постарайся… не приближаться к книге».

Монах выждал, пока мысль не выкристаллизовалась до полной ясности и, миг помедлив, дописал:

«Я, Сунь Унэн, пришедший на эту землю ради распространения Учения, обещаю, что не стану использовать твою силу для собственного блага».

Принято!

Чуть ниже спины отчаянно засвербило.

На выбритую до блеска голову монаха упала капля дождя. Совсем рядом ударила молния, едва не оглушив Унэна грохотом.

Вдруг…

Страница сама собой перелистнулась, и потекли, потекли строки. Имена. Одно под другим. Лишь последнее слово не было именем.

На тайном языке, знакомом только Унэну и его сородичам, было выведено:

«Поторопись».

— Благодарю, — кивнул монах и, положив Книгу на выступ, поклонился ей. После чего аккуратно спрятал в рюкзак и, глубоко вздохнув, сказал в пространство.

— Мне нужно в Парк Времени, к Плите.

Что и было исполнено.

— Какая встреча! — осклабился Цеальвир, начальник службы разведки Семёрки (которую принято было считать службой охраны императора), когда полуживого Хиргола ввели в его кабинет. Приказание было чётким и ясным: пленника доставить живым и невредимым, ни в коем случае не обыскивать, причину задержания не объяснять. Шутки с Семёркой или любым из её курьеров никогда хорошо не заканчивались. Что можно противопоставить умению читать мысли и определять истинные намерения? Только полную искренность и преданность.

При этом не возбранялось обладать какими угодно недостатками. Недостатком начальника службы разведки было чрезмерное усердие. Эскорт пересёк расстояние в пятьсот километров (из них больше половины — по территории, объявленной вражеской) за два с небольшим дня — телепортацию было строго запрещено употреблять, так же, как и любые виды магической коммуникации. Только традиционный транспорт. Только устные послания. Ничего магического. Ничего культового.

Хиргол всё это время провёл, как в тумане. Несмотря на грубость обращения, втайне он надеялся, что сумеет выпутаться из этой истории. Он ведь добыл необходимые сведения и помог переправить этот несчастный обрывочек, верно? Даже Семёрка должна понимать, что кроме кнута полезно применять и пряник.

В себя он пришёл, когда ощутил едкий вкус какого–то снадобья, которое ему насильно влили в горло. Туман в голове моментально рассеялся. Он сидел в кабинете, ярко освещённом тремя крупными «вечными» светильниками, перед довольно улыбающимся Цеальвиром. С ним он был хорошо знаком: именно начальник подбирал снаряжение. Которое большей частью осталось там, в руинах крепости Тнаммо, на безымянном островке.

На столе между ними лежал лист (всё ещё в водонепроницаемом конверте) и лабораторный журнал, который Тнаммо вручил Хирголу на прощание. Юноша тут же потянулся — не к листу, но к журналу. Последний принадлежал ему.

Тут же что–то острое и холодное прикоснулось к основанию его шеи.

— Не суетись, не суетись, — пробормотал начальник, листая журнал. Тот выглядел учётной книгой; записи в ней могли быть интересны только её владельцу. Непонятно, зачем этот малый прихватил её с собой…

Тем не менее, приказ есть приказ: не возвращать ничего принесённого Хирголом. — Ты прекрасно справился с заданием. Мне велено сообщить, что тебя ожидает награда. Но всё это уже не для тебя.

Хиргол открыл было рот, чтобы возразить… но быстро понял, что ни к чему хорошему это не приведёт.

После коротких расспросов Хиргола, всё ещё не верящего своему счастью, отвели в отдельную комнату в личных апартаментах Цеальвира и позволили привести себя в порядок. После обеда юноша почти совсем утвердился в мысли о том, что избежал самого худшего.

Омрачало радость только то обстоятельство, что начальник наотрез отказался сообщить ему, как поживают его, Хиргола, родственники. Не положено, было ответом. Узнаешь в своё время.