Пейтон-Плейс - Грейс Металиус

В начале зимы 1944 года Пейтон-Плейс в основном говорил только о Кенни Стернсе. Когда в город приехали два человека из Департамента Военно-морского флота и поинтересовались Лукасом Кроссом, который служил на флоте, а теперь исчез, это почти не привлекло внимания. Люди из Департамента и Бак Маккракен пришли к Селене и Джо Кроссам, задали несколько вопросов, но Селена и Джо сказали, что с тех пор, как в 1939 году Лукас Кросс уехал из Пейтон-Плейс, они его больше не видели. Люди из Департамента поспрашивали немного горожан, но никто не видел Лукаса и ничего о нем не слышал, они уехали, а город вернулся к разговорам о Кенни Стернсе, который был героем номер один.

ГЛАВА VI

Еще не успел город переварить сенсацию, причиной которой был Кенни Стернс, появился новый предмет для разговоров и всеобщего возбуждения — в Пейтон-Плейс вернулся маленький Норман Пейдж. Он вернулся в марте 1944-го, как герой, — вся грудь его была в нашивках, одна нога не гнулась, передвигался он с помощью костыля. Он вышел из поезда поддерживаемый своей матерью, которая привезла его из Бостона домой, и был встречен под «Звезды и полосы навсегда в исполнении оркестра средней школы Пейтон-Плейс и радостные крики горожан. Джаред Кларк произнес речь, в которой он приветствовал Нормана, как «охотника, вернувшегося с холмов домой, и моряка, пришедшего из дальнего плавания», хотя Норман служил в пехоте. Благотворительное женское общество в союзе с выборным комитетом и школьным комитетом объявили семнадцатое марта Днем Нормана Пейджа, организовали парад и закатили пышный банкет, куда были приглашены все горожане. Норман, усаженный на самое почетное место за столом, выступил с речью, и после нее в спортивном зале средней школы, где все это происходило, было очень мало сухих глаз. Пейтон-Плейс действительно праздновал первое возвращение героя с войны с излишком любви и сентиментальности.

— Бедный мальчик. Он такой бледный, — говорили горожане, и никто не возразил, что Норман всегда был бледным ребенком.

— Славный мальчик. Такой молодой и столько уже повидал.

Сет Басвелл сделал фотографию героя с костылем у памятника погибшим во время первой мировой войны в Мемориальном парке. Фото так и не появилось в «Пейтон-Плейс Таймс», что повлекло за собой неприятные разговоры о Сете. Город не знал, что в день, когда Сет делал эту фотографию, к нему пришел д-р Мэтью Свейн и сказал:

— Не публикуй это фото, Сет.

— Почему нет? — спросил Сет. — Хорошая фотография. Герой вернулся домой и прочее. Неплохой материал.

— Ее может увидеть кто-нибудь не из Пейтон-Плейс.

— Ну и что?

— Ну и ничего, кроме того, что я готов поспорить на свой диплом и разрешение практиковать, что у Нормана с ногой все в полном порядке. Он никогда не был ранен.

Сет был потрясен.

— У парня вся грудь в нашивках…

— Нашивки — да, — сказал доктор, — медали — нет. Любой желающий может купить эти нашивки в магазине около военной базы. В Манчестере есть такой магазин, я был там на прошлой неделе. Готов поспорить на все, что угодно, все нашивки с кителя Нормана куплены Эвелин в одном из таких магазинов в Бостоне.

— Но почему? Это ведь неразумно. Полно ребят возвращается не героями. Почему она считает, что Норман должен вернуться именно так?

— Не знаю, но, черт возьми, я уверен, что узнаю. Мой бывший сокурсник сейчас большая шишка в Вашингтоне. Он сможет мне это объяснить.

На следующий день Док отправился в здание законодательного органа штата и, находясь в нескольких милях от Пейтон-Плейс, позвонил своему другу в Вашингтон.

— Конечно, я все выясню, Мэт, — сказал тот. — Позвоню тебе домой сегодня вечером.

— Нет. Этого делать не надо, — возразил Док, думая об Эльме Хэйс, городской телефонистке, которая была известна тем, что прослушивала все междугородние разговоры. — Напиши мне, — сказал он. — Я не спешу.

Письмо пришло через несколько дней, и доктор сразу отнес его Сету. Судя по документам, Норман Пейдж был уволен со службы по причине психической непригодности выполнять долг солдата. Пока Пейтон-Плейс сочувствовал Эвелин Пейдж, чей сын, по ее же словам, весь израненный лежал в госпитале в Европе, Норман Пейдж приходил в себя после тяжелого случая психического переутомления в госпитале в США. Дальше приятель Мэтью Свейна писал, что, насколько он смог узнать, Норман Пейдж получил ПН под бомбежкой во Франции.

— Это что? — спросил Сет, указывая на буквы ПН.

— Психоневротик, — сказал Док и потянулся к зажигалке на столе редактора. Он сжег письмо над пустой корзиной для бумаг. — Я чувствую во всем этом руку Эвелин, — добавил Свейн.

— И я тоже, — согласился Сет.

Они решили, что, коль скоро они узнали правду, которая может только навредить Норману и, возможно, из-за которой у него могут возникнуть проблемы с властями, лучше им забыть об этом навсегда. Сет уничтожил фотографию и негатив и позволил Пейтон-Плейс недовольно гудеть в свой адрес, а Мэтью Свейн сделал лишь одно замечание:

— Кто-нибудь, — сказал он, — должен научить этого парня, как правильно ходить на негнущейся ноге и более правдоподобно пользоваться костылем.

Эвелин Пейдж же была абсолютно уверена, что никому неизвестно о ее «маленькой увертке», — так в разговорах с Норманом она называла свою мистификацию. Она оправдывалась и говорила, что никогда не зашла бы в своем обмане так далеко, просто это была одна из тех неприятных ситуаций, которая вышла из-под контроля. В конце концов, говорила она себе, если загорелся жир, нужно делать все, что в твоих силах, и только дурак плачет над пролитым молоком. Эвелин никогда не жалела о том решении, которое приняла после того, как правительство уведомило ее о том, в каком состоянии Норман вернулся в Соединенные Штаты. Несколько дней перед тем, как поехать в госпиталь к сыну, она раздумывала, как ей поступить в этой ситуации. Потом она сообщила всем своим знакомым, что Норман с тяжелейшим ранением ноги лежит в госпитале за границей. Когда Эвелин поехала в Коннектикут навестить свою сестру, друзья провожали ее со слезами на глазах и желали ей всего самого хорошего. Бедняжка так страдает от горя и волнений, попятно, что она не хочет оставаться дома в одиночестве.

Через несколько месяцев, получив бумагу, уведомляющую ее о неминуемом увольнении Нормана, Эвелин сказала всем, что едет в Бостон ждать прибытия корабля, который привезет «израненное тело бедняжки Нормана». Две недели они с Норманом жили в одном из бостонских отелей, где Эвелин заставляла его учить роль, которую он должен был сыграть, вернувшись домой.