Гордиев узел сексологии. Полемические заметки об однополом влечении - Бейлькин Михаил Меерович

Между тем, будь Юнг более знаком с гомосексуалами, он бы менее радужно истолковал этот сон, не переоценивая ни бессознательной, ни сознательной готовности юноши расстаться с гомосексуальностью и со своим любовником.

Ведь в сновидении фигурка, символизирующая половой член, ни что иное, как ребёнок (раз над ним должны произвести обряд крещения!). В то же время в символике бессознательного – член это подарок (любимому человеку, женщине). Иными словами, то, что друг дарит юноше, – член, – становится законным основанием для признания их связи (сам факт крещения их “ребенка” наделяет их союз статусом семьи).

Но и этого мало. Женщина, появляющаяся в соборе, по возрасту годится юноше в матери, и таким образом символизирует или замещает собой его мать. Надевая кольцо друга на свой палец, она, тем самым, как бы выходит за него замуж. На первый взгляд, это выглядит угрозой союзу юноши с его любовником, недаром друга охватывает сомнение. Но ведь кольцо-то цветное, а не обручальное! Да и женщина слишком стара, чтобы стать его женой по-настоящему. Словом, их венчание – лишь формальность. Зато оно оформляет, делая вдвойне законным, вступление друга в семью юноши: – во-первых, в качестве отца (ведь он стал мужем матери!) и, во-вторых, – мужа юноши (ведь он – отец их только что окрещённого “ребенка”!). Нешуточность такого признания подтверждается торжественной музыкой органа.

Пока врач, по-иному истолковавший сон, полагал, что его пациент покорно следует по пути исцеления, тот бойкотировал терапию и самым недвусмысленным образом, судя по признаниям Юнга, издевался над ним. Юноша сопротивлялся бы любым посягательствам на его гомосексуальность и остался бы самим собой, повези его мать к Крафту-Эбингу или даже, – преодолевая время и пространство, – в Нижний Новгород к Голанду!

Сегодня акценты в сексологии сместились, но это означает лишь утверждение большего уважения к требованиям пациента. Гомосексуал волен хотеть стать гетеросексуалом (хотя, справедливости ради надо заметить, что подобное желание овладевает геями куда реже, чем во времена, когда мужеложство преследовалось законом). Отказывая людям в праве попытаться реализовать подобное желание, врач посягает на свободу выбора немалого числа гомосексуалов. Ещё хуже, если под вопросом оказывается оказание помощи геям с эго-дистонической формой девиации и с вызванной этим депрессией. Между тем, именно таков логический вывод, вытекающий из антимедицинской позиции Кона. Опыт сексолога демонстрирует её неправомочность и неэтичность.

За 40 лет работы в Центре сексуального здоровья пришлось выводить из тяжелейшей депрессии 12 пациентов, пытавшихся покончить с собой и лишь чудом избежавших смерти. Побывав, в Центре, никто из них попыток суицида больше не предпринимал, точно так же, как и остальные 230 гомо- и транссексуалов, находившихся под наблюдением сексолога. Остаётся лишь гадать, сколько геев остались бы жить, обратись они за помощью вовремя? Кто, кроме сексолога, сумеет вникнуть в суть проблем сексуальной дисгармонии гомосексуальных партнёров? Ведь при всей кажущейся “простоте” расстройств, связанных, скажем, с несовпадением взаимных экспектаций, речь в таких случаях идёт о невротическом развитии, об акцентуациях характера и т. д. Медикаментозное лечение, подобранное самым искусным образом, недостаточно для тех пациентов, кто подобно Максиму, страдает органическими поражениями головного мозга, невротическими расстройствами и вегетативными пароксизмами. Полный эффект возможен лишь при системном лечении, включающем методы специфической психотерапии, а их может предложить только сексолог.

Абсолютизируя принцип демедикализации гомосексуальности, Кон отказывает сексологам в праве исследовать природу гомосексуальности и лечить порождённые ею невротические расстройства. В этом его ошибка. Устранение гомосексуальности из перечня психических заболеваний – благо, но утверждение, что все геи свободны от невротических комплексов, связанных с девиацией, – миф, тем более вредоносный, что он способствует закреплению ятрофобии, свойственной многим из них. Вряд ли уместно радоваться тому факту, что “что российские геи и лесбиянки избегают общения даже с наиболее благожелательными психиатрами” (Кон И. С., 1998), хотя следует согласиться с тем, что обращаться за советом и помощью им надо к сексологу.

И всё же есть один аспект, в котором правота Игоря Кона очевидна: пациенты не должны доверять врачам слепо; они вправе отличать благожелательных специалистов от невежд, гомофобов и алчных дельцов от медицины.

Что следует знать геям?

В конце концов, у Крафта-Эбинга или у Юнга было не так уж много реальных возможностей для того, чтобы подчинить себе волю гомосексуалов, принудив их сменить “никудышнее” и даже “преступное” влечение на более достойное и всеми уважаемое гетеросексуальное.

Современная наука располагает средствами гораздо более мощными. Психофармакологические препараты способны воздействовать на волю и эмоции человека. Психиатры А. К. Качаев и Г. Н. Пономарёв (1988) обрушили этот арсенал на “больных гомосексуализмом”. Отчёт о сомнительных успехах их метода возвращения геев к “норме” опубликован в “Журнале невропатологии и психиатрии”.

“Лечение” их пациентов было двухэтапным. Вначале им назначили аминазин. Для тех, кто слабо знаком с нейролептическими препаратами, предназначенными для лечения психозов, приведу цитату из книги Григория Авруцкого (Авруцкий Г. Я. с соавт., 1974), одного из ведущих знатоков психофармакологии. Вот как он пишет о воздействии аминазина (препарата, действительно, необходимого при лечении некоторых тяжёлых душевных недугов) на психику:

“После приёма первых доз препарата замедляются течение психических процессов, движения и речь; часто эти явления сочетаются со снижением побуждений и инициативы.

В дальнейшем нарастают заторможенность, вялость, безынициативность, нивелирование эмоциональных реакций, однообразие мимики и моторики. Индифферентное отношение к собственным переживаниям и к окружающему усиливаются, обнаруживая сходство со "скорбным бесчувствием" (одним из симптомов шизофрении. – М. Б.), что усугубляется частым присоединением в дальнейшем пониженного настроения разной выраженности”.

По мере дачи аминазина, авторы статьи с удовлетворением констатировали, что у всех их 40 “больных” “отмечалось не только исчезновение гомосексуальных влечений”, но и вообще каких-либо сексуальных желаний.

Второй этап включал “лечение” сульфазином. Инъекции этого препарата, представляющего собой взвесь серы в персиковом масле, вызывают у людей повышение температуры до очень высоких цифр, изнурительные боли и крайнюю слабость. Сексологи при лечении хронических инфекционно-аллергических заболеваний пользуются гораздо более “цивилизованным” препаратом – пирогеналом, который и переносится несравненно легче, чем сульфазин, и гораздо более предсказуем по своему фармакологическому воздействию на больных. Сульфазин же приобрёл у пациентов психиатрических клиник дурную славу: в годы принудительного “лечения” диссидентов им пользовались в карательных целях. Пациенты с горькой иронией назвали этот способ подавления инакомыслящих “квадратно-гнездовым методом” (инъекции, в зависимости от степени непокорности диссидентов и тяжести их “прегрешений” против больничного персонала, делались одновременно в разные части тела, чтоб уж “ни сесть, ни лечь”).

Авторов статьи действие сульфазина не разочаровало: “Во всех случаях отмечался значительный терапевтический эффект: наступала стойкая компенсация психического состояния, появлялось желание избавиться от гомосексуальности”.

Впрочем, радость психиатров была недолгой, так как после окончания столь героического лечения “недуг” рецидивировал, сначала в группе ПГ, а потом и АГ. (Поскольку авторы статьи – люди учёные, они для чистоты эксперимента “строго” подразделяли своих подопытных на АГ – “активных гомосексуалистов” и на ПГ – “пассивных гомосексуалистов”).