Тьма сгущается - Гарри Тёртлдав

— Какие письма? — спросила мать.

— Неважно, — хором отозвались Эалстан с сестрой. Юноша обернулся к Конберге: — Ты права, так и сделаю. Спасибо. — Он помедлил секунду, раздумывая. — Мне лучше убраться из Громхеорта. И мне понадобятся деньги, сколько найдется в доме, чтобы не помереть с голоду, покуда буду искать работу.

— Я принесу, — вызвалась Конберга.

— Но куда тебе податься? — спросила Эльфрида.

— Конберга знает. И Леофсиг, — ответил юноша. — Но это поначалу. А потом… — Он пожал плечами по-мужски — тяжело, угрюмо. — Посмотрим, как дела пойдут.

— Чем же ты займешься? — спросила мать.

Он снова пожал плечами.

— Могу канавы копать. Могу счета вести — не так здорово, как отец, но совсем неплохо. Лучше, чем большинство счетоводов в маленьких городках — эти едва могут дальше десяти посчитать, не снимая ботинок.

— Держи! — Вернувшись из комнаты, Конберга сунула брату в руки тяжелый кожаный кошель. Эалстан повесил его на пояс. — Письма сам забери, я не знаю, где ты их прячешь.

— Ага. — За письмами пришлось заглянуть в спальню.

Потом юноша вернулся в прихожую. Сидрок все еще валялся без сознания. Эалстан обнял на прощание мать и сестру. В глазах Эльфриды блестели сдерживаемые слезы.

Конберга чмокнула его в щеку.

— Береги себя.

— Ладно.

Двери за собой он не закрыл, как советовала мать.

Выйдя из западных городских ворот на дорогу — дорогу на Ойнгестун, — юноша распечатал письмо Ванаи, то самое, из-за которого ему пришлось бежать, и принялся читать.

Глава 10

Миновав Павилосту, Скарню направился к хутору Даукту, тиская в руках безголовую курицу. Если альгарвейский патруль остановит, можно будет соврать, что идет возвращать долг. Он, правда, не ожидал наткнуться на дозор — слишком многих солдат отправили оккупанты на западный фронт, и в Валмиере им бойцов остро не хватало, — но рисковать тоже не собирался.

Ему никогда не приходилось бродить по зимним проселкам до того, как бывший капитан очутился на хуторе, принадлежавшем тогда Гедомину, а ныне Меркеле и в некотором роде — ему самому. Овчинный кожух на его плечах тоже принадлежал когда-то старому крестьянину и висел на Скарню точно на чучеле, зато грел отменно. Вот башмаки пришлось покупать новые: натянуть старую обувь Гедомину капитану так и не удалось. После нескольких походов по грязным, разбитым сельским дорогам башмаки новыми уже не казались.

Невзирая на грязь и холод, местность отличалась своего рода суровой красой. Сестра капитана, разумеется, осмеяла бы подобные слова, но Краста готова была надсмеяться над чем угодно. Голые поля и облетевшие деревья не были красивы, но таили в себе обещание грядущего расцвета. Глядя на них, Скарню видел не то, что есть, а то, что будет, — прежде ему это не удавалось.

По стволу векового дуба пробежала белка, сжимая в зубах желудь. От человека она старалась держаться подальше. Пока Скарню жил в столичном особняке, он с презрением отверг бы тушеную белку. Меркеля научила его, что мелкая дичь может быть необыкновенно вкусна.

— Не сегодня, малышка, — бросил он, проходя мимо.

Белка застрекотала возмущенно — должно быть, укоряла в беспардонном вранье, и, наверное, не зря.

Павилосту Скарню обошел стороной и до самого хутора Даукту не повстречал на пути ни единой живой души. Для крестьян, как узнал он, зима служила временем отдыха, когда можно подготовиться к весеннему севу и заняться хозяйством, тогда как дворянство Валмиеры с приходом холодов ударялось в разгул и веселье. Скарню пнул дорожный камень. Граф Симаню этой зимой не закатит балов, не устроит пиров для своих альгарвейских приятелей и хозяев. «Об этом я позаботился», — подумал капитан.

Торжество переполняло его. Поэтому Скарню поздней, чем следовало бы, заметил, что из трубы крестьянского дома не поднимается дым, а заметив, нахмурился: сам он в такую погоду растопил бы печь пожарче. В дровах Даукту не испытывал недостатка: у амбара громоздилась внушительная поленница, накрытая брезентом.

Однако Скарню не встревожился. Если Даукту, его жена и дочка предпочитают кутаться в шубы до бровей — это их забота. Капитан двинулся к дому. Курица в его руках покачивалась, как маятник.

И только тогда он заметил, что дверь распахнута настежь.

Скарню застыл в нерешительности.

— Что-то тут неладно, — пробормотал он, не зная, заглянуть в дом или бежать без оглядки. В конце концов любопытство победило.

Подойдя поближе, он заметил, что на двери что-то криво накорябано. Белила оплывали потеками, но все пять слов можно было прочесть: «МЕСТЬ СИМАНЮ — НОЧЬ И ТУМАН».

Скарню почесал в затылке.

— И что это должно означать? — поинтересовался он у зимнего неба.

Ответа не было. Капитан окликнул Даукту по имени. И снова — тишина. Скарню подумал, что стоило бы отступиться… и шагнул вперед.

Молчание внезапно показалось ему зловещим. Деревянные ступеньки ухнули под каблуком так громко, что Скарню дернулся в испуге и снова позвал Даукту, но из дома не донеслось ни звука. Капитан шагнул в сени, уже жалея, что не повернул назад, пока было можно.

Что-то шевельнулось в комнате. Скарню замер. Рыжая лиса, подбиравшая объедки из упавшей на пол миски — тоже. Потом лиса нырнула под грубо сколоченный табурет, а Скарню заглянул в кухню. Печь была холодна и пуста. На плите — ничего. Когда он вернулся комнату, лисы уже не было.

— Даукту! — крикнул капитан.

Ответом ему было молчание. Он никогда не осмелился бы заглянуть в чужую спальню без приглашения. Но сейчас… сейчас он решил, что никто не обидится.

Но и хозяйская спальня под крышей была пуста и прибранна. Маленькая комната напротив, принадлежавшая, верно, дочери Даукту, — тоже. Могло показаться, что хуторянин и его семейство вышли куда-то ненадолго. Вышли… и, если вывернутая на пол миска что-то значила, больше не вернутся.

— Ночь и туман, — пробормотал Скарню.

Он никогда прежде не слышал этих слов, но мог догадаться об их значении. Для Даукту, его жены и дочери они стали роком.

Он сбежал по лестнице и торопливо вышел из дома, чтобы вновь осмотреть входную дверь. Потом медленно покачал головой и, по-прежнему не выпуская из рук злосчастную курицу, двинулся назад, к своему дому. Обратный путь показался ему гораздо длинней. Капитан рвался нанести еще один удар по альгарвейским захватчикам… но пока он размышлял, те, если только Скарню не обманулся, ударили сами.

На дороге он никого не встретил, словно вся округа сгинула — сгинула в туманной ночи, подумал он. Капитана передернуло, и вовсе не от холода.