Валерий Брюсов. Будь мрамором - Василий Элинархович Молодяков

у Вас была охота и возможность предложить мне что-либо подобное, я, конечно, немедленно прервал бы все дальнейшие переговоры с „Сирином“ и был бы от души рад такому исходу дела»{2}.

«Скорпиону» это было не по силам. В конце октября Брюсов отправился в Петербург для официальных переговоров, завершившихся договором об издании ПССП в двадцати пяти томах, с вариантами и примечаниями, на которые Иванов-Разумник с готовностью согласился. Тираж издания был определен в 2100 экземпляров, цена в 1 руб. 75 коп. за том объемом в 16–20 листов. Для книг в издательских картонажных переплетах с золотым тиснением это было недорого: «скорпионовские» книги Брюсова в бумажных обложках при сопоставимом и меньшем объеме стоили по два рубля. Издание сочетало простоту и строгость оформления с высоким качеством полиграфии, что стало фирменным знаком «Сирина». «На мертвенно-сером фоне холодно и жутко горят золотые буквы титула — такова обложка Полного собрания сочинений В. Брюсова. И в этом сочетании есть действительно что-то подлинно брюсовское. Сквозь серую, сумеречную „повседневность“ странно, болезненно и немного жутко вспыхивают золотые „мгновения“ снов и мечтаний», — писал Борис Эйхенбаум в рецензии на третий и четвертый тома{3}. Не знаю, видел ли Брюсов в сочетании цветов глубокий смысл, но оформлением остался доволен.

Выпуск собрания сочинений был обычной практикой для тогдашних русских писателей, молодых и ветеранов, реалистов и модернистов. Зачастую такие издания механически воспроизводили ранее вышедшие книги, а новые выпускались как очередные тома собрания. Брюсов придерживался иной точки зрения, что видно из предисловия к первому тому: «Я никак не могу разделить взгляда, распространенного в наши дни, что „Собрание сочинений“ — лишь случайный агломерат разных сочинений данного автора. […] Мы видим также печальные примеры, что писатели, которые должны были бы относиться более строго к написанному ими за их уже долгую жизнь, решаются выпускать в свет свои „Собрания сочинений“ в виде простой перепечатки разных своих книг, соединенных в совершенно случайном порядке. Мне всегда казалось, что в таком отношении к своей работе есть значительная доля неуважения к самому себе и к своему делу. Вот почему, решившись впервые соединить все, написанное мною, в форме „Собрания сочинений“, я счел своим долгом обдумать и план, и состав издания. Я постарался расположить написанное мною в определенном порядке, который облегчил бы читателю, — когда собрание сочинений будет закончено, — возможность понять то, что мне хотелось сказать ему».

Первоначальный план был таков. Тома с I по IV — переиздание книг стихов до «Зеркала теней» включительно; V, VI и VII — новые сборники стихов «Sed non satiatus»[76], «Девятая Камена» и «Сны человечества»; VIII, IX и X — книги рассказов «Земная ось», «Ночи и дни» и неозаглавленная третья{4}; XI и XII — «Огненный ангел»; XIII и XIV — новый роман «Алтарь Победы»; XV — пьесы; XVI — «Далекие и близкие»; XVII — «Статьи биографические. Статьи по иностранной литературе»; XVIII — «Звенья. Статьи теоретические. Статьи о театре»; XIX — «Мой Пушкин. Исследования и заметки о Пушкине, биографические, критические и библиографические»; XX — «За моим окном. Встречи, впечатления, мысли»; XXI — «Французские лирики XIX века»; XXII, XXIII и XXIV — переводы из Верлена, Верхарна и По; XXV — «Разные переводы в стихах». Ранее опубликованные книги предполагалось переиздать в «значительно дополненном» виде. Датированный апрелем 1914 года, новый проспект издания вносил коррективы: из плана исчезли «Сны человечества», третья книга рассказов и «Статьи биографические»; на переиздание книг стихов отводилось пять томов, «Далеких и близких» — два тома; появился новый роман «Юпитер поверженный». Свет увидели только восемь томов: I–IV (стихи до первой части «Всех напевов» включительно), XII, XIII, XV и XXI[77]. Не всё из указанного в проспекте было подготовлено к печати, а «Юпитер поверженный» остался неоконченным.

Включение извлеченных из стола ранних стихотворений, варианты и примечания, непривычные в издании здравствующего автора, требовали объяснений. «Я прошу не видеть в этом излишнего авторского самолюбия, придающего цену каждой написанной строчке. […] Иная вещь, слабая сама по себе, не удавшаяся автору или представляющая простое подражание другому, — на своем месте, в „Собрании сочинений“, получает смысл и значение[78]. […] Теперь, в годы, когда уже наступает время критически отнестись к своему прошлому, перечитывая, после длинного промежутка времени, различные редакции одного и того же стихотворения, я не всегда нахожу наиболее удачной последнюю. Правда, мне удавалось исправлять явные промахи неопытной руки начинающего стихотворца, но случалось также, незаметно для самого себя, уничтожать этим характерное одушевление юного поэта. Теперь эти разные обработки одной и той же темы я отдаю на суд читателей».

Трудно сказать, кого персонально имел в виду Брюсов, говоря о писателях, переиздающих свои произведения «в виде простой перепечатки разных своих книг, соединенных в совершенно случайном порядке». Бальмонт обиделся и поднял перчатку: «Брюсов полагает, что он академик и что он уже помер. Он издает поэтому академическое посмертное собрание своих сочинений, с примечаниями, вариантами, точными датами и трогательно-подробным сборником библиографических указаний. […] Брюсов глубоко заблуждается. Он еще не помер, хотя его способ прощаться с живыми свидетелями своих истинных переживаний, — с лирическими стихами юных своих дней, — его способ, переиздавая их, забивать их в гроб и добивать их вариантами и примечаниями, может заставить опасаться, — хочу думать, опасаться напрасно, — что как лирический поэт он близок к смерти. […] Лирика по существу своему не терпит переделок и не допускает вариантов. […] Лирическое стихотворение есть молитва, или боевой возглас, или признание в любви. Но кто же в молитве меняет слова? Неверующий»{5}.

Брюсов ответил «брату Константину» не потому, что его отзыв был резким, а потому что тот затронул принципиальный вопрос: вправе ли поэт исправлять и перерабатывать свои стихи или нет. В статье с программным названием «Право на работу» он заявил: «И вовсе не для защиты своих стихов, но ради интересов всей русской поэзии и ради молодых поэтов, которые могут поверить Бальмонту на слово, я считаю своим долгом против его категорического утверждения столь же категорически протестовать. […] На исчерканные черновые тетради Пушкина, где одно и то же стихотворение встречается переписанным и переделанным три, четыре, пять раз, мне хочется обратить внимание молодых поэтов, чтобы не соблазнило их предложение Бальмонта отказаться от работы и импровизировать, причем он еще добавляет: „И если пережитое мгновение будет неполным в выражении — пусть“. Нет, ни в коем случае не „пусть“: поэты не только вправе, но обязаны работать над своими стихами, добиваясь последнего совершенства выражения».

«Спора никакого здесь быть не