Инженер страны Советов - Евгений Владимирович Панов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В бригаде спецназа все ходили злые как черти. Их, несмотря ни на что, на фронт не отправляли, а чтобы дурных мыслей в голове не заводилось, усилили тренировки. Даже устроили что-то вроде соревнования по уровню подготовке, а победителей в качестве награды отправляли в тыл к немцам развеяться и отдохнуть.
Бойцы из таких командировок возвращались довольные, хотя возвращались не все. Немцы, прочувствовав на себе, что такое русский спецназ, в плен кобринцев не брали. Хотя и сами бойцы с атакующей коброй на шевроне в плен никогда не сдавались.
Я при любом удобном случае старался выбраться в бригаду и однажды захватил с собой Константина Симонова. Тому было интересно послушать бойцов-ветеранов, которые били немцев в Кобрине и Бресте. Там, в бригаде, он стал свидетелем одной очень некрасивой истории.
Одному бойцу из дома пришло письмо от жены. Она сообщала, что уходит к другому. Возмущению его товарищей не было предела. И все горестно вздыхали: боец не вернулся из боевого выхода, подорвав себя и окруживших его фашистов. Может, и хорошо, что он не увидел и не прочел этого письма, умер с верой в то, что его любят и ждут. Через неделю в газетах было опубликовано новое стихотворение Симонова.
ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО ЖЕНЩИНЕ ИЗ ГОРОДА ВИЧУГАЯ вас обязан известить,Что не дошло до адресатаПисьмо, что в ящик опуститьНе постыдились вы когда-то.Ваш муж не получил письма,Oн не был ранен словом пошлым,Не вздрогнул, не сошел с ума,Не проклял все, что было в прошлом.Когда он поднимал бойцовВ атаку у руин вокзала,Тупая грубость ваших слов Его, по счастью, не терзала.<…>Когда на камни он упалИ смерть оборвала дыханье,Он все еще не получал,По счастью, вашего посланья.Могу вам сообщить о том,Что, завернувши в плащ-палатки,Мы ночью в сквере городскомЕго зарыли после схватки.Стоит звезда из жести тамИ рядом тополь – для приметы…А впрочем, я забыл, что вам,Наверно, безразлично это.Письмо нам утром принесли…Его, за смертью адресата,Между собой мы вслух прочли —Уж вы простите нам, солдатам.Быть может, память короткаУ вас. По общему желанью,От имени всего полкаЯ вам напомню содержанье.Вы написали, что уж год,Как вы знакомы с новым мужем.А старый, если и придет,Вам будет все равно не нужен.Что вы не знаете беды,Живете хорошо. И кстати,Теперь вам никакой нуждыНет в лейтенантском аттестате.Чтоб писем он от вас не ждалИ вас не утруждал бы снова…Вот именно: «не утруждал»…Вы побольней искали слова.И все. И больше ничего.Мы перечли их терпеливо,Все те слова, что для негоВ разлуки час в душе нашли вы.«Не утруждай». «Муж». «Аттестат»…Да где ж вы душу потеряли?Ведь он же был солдат, солдат!Ведь мы за вас с ним умирали.<…>Ну хорошо, пусть не любим,Пускай он больше вам не нужен,Пусть жить вы будете с другим,Бог с ним, там с мужем ли, не с мужем.Но ведь солдат не виноватВ том, что он отпуска не знает,Что второй год себя подряд,Вас защищая, утруждает.Что ж, написать вы не смоглиПусть горьких слов, но благородных.В своей душе их не нашли —Так заняли бы где угодно.В отчизне нашей, к счастью, естьНемало женских душ высоких,Они б вам оказали честь —Вам написали б эти строки;Они б за вас слова нашли,Чтоб облегчить тоску чужую.От нас поклон им до земли,Поклон за душу их большую.Не вам, а женщинам другим,От нас отторженным войною,О вас мы написать хотим,Пусть знают – вы тому виною,Что их мужья на фронте, тут,Подчас в душе борясь с собою,С невольною тревогой ждутИз дома писем перед боем.Мы ваше не к добру прочли,Теперь нас втайне горечь мучит:А вдруг не вы одна смогли,Вдруг кто-нибудь еще получит?На суд далеких жен своихМы вас пошлем. Вы клеветалиНа них. Вы усомниться в нихНам на минуту повод дали.Пускай поставят вам в вину,Что душу птичью вы скрывали,Что вы за женщину, женуСебя так долго выдавали.А бывший муж ваш – он убит.Все хорошо. Живите с новым.Уж мертвый вас не оскорбитВ письме давно ненужным словом.Живите, не боясь вины,Он не напишет, не ответитИ, в город возвратясь с войны,С другим вас под руку не встретит.Лишь за одно еще проститьПридется вам его – за то, что,Наверно, с месяц приноситьЕще вам будет письма почта.<…>О вас там каждая строка,Вам это, верно, неприятно —Так я от имени полкаБеру его слова обратно.Примите же в конце от насПрезренье наше на прощанье.Не уважающие васПокойного однополчане.По поручению бойцов полкаКонстантин Симонов[79]В самый разгар боев по радио выступил Сталин. Говорил он тихо, не вставая с кресла-каталки, так как сказывались последствия ранения, но слушали его затаив дыхание.
Главное было не то, что он сказал, а то, что ОН был жив и на своем посту.
Народ ликовал. Армия ликовала. Бойцы в окопах под Ельней клялись отомстить врагу за раны Сталина. Речь продолжительностью менее десяти минут сделала больше, чем десять свежих дивизий. Я еще раз поразился тому, как люди относились к Сталину. Культ личности? Да, культ, но ведь и личность.
Ельня выстояла. Манштейн бился об оборону, теряя свои танки и живую силу. Ему пришлось снимать часть сил, блокировавших Минскую группировку Рокоссовского, чтобы все же пробиться через последний рубеж обороны русских. Казалось, что еще одно усилие, и дорога на Москву будет открыта. Как оказалось, это ему лишь показалось. Рокоссовский, нарушив все приказы и директивы, оставил Минск и, пока Геббельс, захлебываясь от восторга, вопил о величайшей победе немецкого оружия и захвате столицы Белоруссии, от которой остались одни руины, собрал все свои силы в кулак и нанес сокрушительный удар в спину наступающим танкам Манштейна.
Одновременно удар в лоб нанесли подошедшие резервы. Повторилась та же картина, когда корпус специального назначения выходил из окружения, только в более крупном масштабе. Основная часть войск группы армий «Центр» была разгромлена. Вот только, в отличие от прошлого раза, силы для контрнаступления у нас нашлись. Две танковые армии, оснащенные новейшей техникой, которые Сталин категорически запретил трогать без его прямого указания и которые стояли за Москвой, при поддержке сибирских и дальневосточных дивизий, надежно прикрытые с воздуха, ударили по деморализованному противнику.
Манштейн, невзирая на гневные окрики из Берлина, попытался отойти, но угодил в гигантский Смоленский котел, в котором его принялись методично утюжить с воздуха и
