Демон, которого ты знаешь - Айлин Хорн

– Шэрон, когда мы с вами встречались до этого, вы не хотели говорить о вашем детстве. Может, теперь вы мне расскажете о нем хоть немного?

Шэрон ненадолго опустила взгляд, а потом снова посмотрела мне в глаза.

– Мне пришлось рассказать все это в группе, так что теперь это будет не так трудно. Но все равно нелегко.

Я сказала Шэрон, что она может не торопиться и как следует собраться с духом. Начала она с отца. По ее словам, он был алкоголиком. Впрочем, она не могла вспомнить точно – возможно, пристрастие к спиртному было у обоих родителей. О матери она почти ничего не могла сказать. Она умерла за несколько лет до смерти отца – Шэрон тогда было семь лет.

– А сколько тебе было, когда умер твой отец? – спросила я.

Шэрон пожала плечами и снова на какую-то секунду стала похожа на раздраженного подростка. Видимо, когда загнанная вглубь боль прорывалась на поверхность, то же самое происходило и с накопившимися за годы негативными эмоциями.

– Какая разница? Кажется, тринадцать. Он действительно был очень болен. У него отказала печень. Но он все равно продолжал пить – или по крайней мере пытался. Какое-то время я за ним ухаживала. Все это было очень х… просто ужасно.

Я не сомневалась в том, что так оно и было. Отказ печени, как правило, означает медленную, мучительную смерть – прямо скажем, неподходящее зрелище для тринадцатилетней девочки. Нетрудно предположить, что оно нанесло Шэрон, пытавшейся в одиночку справиться со сложнейшей жизненной ситуацией, серьезную психологическую травму.

– Он умер после того, как меня взяли под опеку, – снова заговорила Шэрон. – Я его больше никогда не видела.

Произнеся последнюю фразу, Шэрон передернула плечами, словно сбрасывала с них невидимый груз. Возможно, известие о смерти отца в свое время в самом деле принесло ей облегчение.

– А ваша мама? – напомнила я в надежде, что моя собеседница готова продолжить разговор. Шэрон выдохнула и скрестила руки под грудью, словно удерживала в них младенца и одновременно пыталась защитить его от какой-то надвигающейся угрозы. Она низко опустила голову, так что мне пришлось напрягать слух, чтобы расслышать ее слова.

– Я помню очень мало, но… произошел несчастный случай… Я была с ней. Дело происходило ночью. Не знаю почему, но машина перевернулась, наша машина… Нас зажало в салоне, меня и маму. По-моему, она умерла, пока мы ждали прибытия помощи.

Потом Шэрон рассказала мне, что экстренные службы прибыли на место аварии только через несколько часов, по крайней мере ей так показалось, и ее саму пришлось вырезать из металлических обломков.

Травмы, которые она получила в результате аварии, оказались несерьезными, и вскоре ее выписали из больницы. Несомненно, ее состояние после того, что ей довелось перенести, требовало психологической помощи. Однако, судя по всему, Шэрон ее не получила. Она отправилась домой и попыталась как-то помочь и поддержать отца, который, по ее словам, был совершенно беспомощным и ни на что не годным. В последующие несколько лет он заливал горе спиртным. В конце концов Шэрон призналась в этом одному из своих учителей, и в дело вмешались социальные службы, отдавшие ее под опеку. Тогда Шэрон было двенадцать. За четыре года опекуны у нее менялись шесть или семь раз.

– А потом, достигнув совершеннолетия, я была круглой сиротой, верно? Я хотела, чтобы у меня как можно скорее появился свой дом и своя семья. Потом родился Томас… – Тут голос у Шэрон прервался, но она, сглотнув, сделала над собой усилие и заговорила снова: – Я просто знала, чувствовала, что с ним что-то не так, но меня никто не слушал.

Эти слова заставили меня вспомнить еще относительно недавнее прошлое. Неужели моя собеседница превратится в прежнюю Шэрон? Но тут молодая женщина, взглянув мне в глаза, сказала:

– Я просто не справилась. Не сумела должным образом заботиться о сыне и ухаживать за ним. И я действительно делала все эти ужасные вещи – добавляла кровь в его мочу, и тому подобное. Это правда.

Я должна была расспросить Шэрон по поводу второго ребенка, того, отцом которого был Джейк и которого у нее отобрали прямо в больнице, сразу после родов.

– Мы назвали его Стивен, – сказала Шэрон. – Но не знаю, как его зовут сейчас. Мне говорили, что в новой семье его любят, холят и лелеют. Я надеюсь, что, может быть, он… может быть, оба мои мальчика, когда вырастут, найдут меня, и я им объясню, что была просто… – Тут последовала небольшая пауза, после которой Шэрон выдала: – Просто гребаной дурой.

Несмотря на то что атмосфера в кабинете была весьма напряженной и мы с Шэрон испытывали очень сложные и сильные эмоции, после этих слов мы обе рассмеялись, испытав облегчение.

– Ну, то есть это, конечно, слишком – но я хочу, чтобы они знали, что я никуда не годилась.

Подняв два больших пальца, я дала понять Шэрон, что одобряю сделанную ею поправку. Она улыбнулась и продолжила:

– Дело вовсе не в том, что я их не любила… Я хочу, чтобы они знали… Просто я хотела дать им то, чего у меня никогда не было. И это еще одна вещь, которую мне помогли понять в группе, знаете? Как можно дать другому человеку то, чего у тебя нет?

Тут из глаз у Шэрон полились слезы, и она, всхлипывая и содрогаясь от рыданий, стала поглаживать свой живот и новую жизнь, которая там зрела. Я подтолкнула к ней по столу коробку с бумажными носовыми платками и вспомнила строку из Вордсворта о «печальной музыке человечества», звуках скорби и потери.

Я подумала, что Шэрон, возможно, в каком-то смысле ставит знак равенства между материнством и скорбью. Трудно было понять, о ком она плакала в этот момент – о своих сыновьях, которые были для нее потеряны, или о собственной матери. Ее смерть не позволила Шэрон впитать материнскую модель поведения, лишила ее возможности выступить в родительской роли, а также и той доли ласки, заботы и внимания, которые она сама должна была получить в детстве, а затем вынуждена была добиваться необычными способами. Хронический, хотя и необоснованный страх перед тем, что ребенок может умереть, был для нее реальным и тяжелым грузом ложился на плечи. Этим можно объяснить, почему заверения медиков, что с ребенком все в порядке, не убеждали ее, и она в панике ходила от врача к врачу и ездила из одной больницы в другую. Приемное отделение больницы ассоциировалось у нее со страшными событиями ее собственного детства, с болью и потерей самого близкого человека, но также