Ворожей (сборник) - Владислав Сосновский

– Не трогай его, – упредил я Гену, боясь, как бы на него не свалились неприятности. – Мы ему не судьи. Пускай летит домой и лежит под одеялом. А дальше видно будет.

Мы проводили поникшего Ефима Андреевича к вертолету, и я попросил пилота вернуться за мной на нижнюю стоянку через два дня. Кроме того, я попросил пилота-Сашу позвонить в редакцию и сообщить, что у меня собирается интересный материал о местных махинациях, поэтому придется задержаться на некоторое время.

Вертолет, дробя таежную тишину, словно внутри нее хранились куски металла, взмыл вверх, сверкнул огнями, как летающая тарелка, и вскоре исчез из вида. Но отдаленный рокот еще долго был слышен вдали, пока его не заглушил шум реки.

Тайга тихо спала и мирно дышала опьяняющей хвоей, когда откуда-то из-под земли поползли черные клочки туч, глотая звезды и время от времени покрывая фиолетовую луну живою серебристо-серой коркой.

Мы с бригадиром вернулись в вагончик – запастись в дорогу провиантом и теплой одеждой. Пострадавший Паша уже очнулся и сидел у лампы за столом, запивая печаль больной головы брагой из железной кружки.

– Очухался? – спокойно спросил Гена, снимая со стены рюкзак для провизии.

Блатной Паша ничего не ответил, лишь издал невнятный звук, похожий на мычание, что означало: голова его еще не кипит от радости.

– Я тебе в следующий раз башку вообще напрочь отобью, – пообещал бригадир. – Потому что у тебя она прикручена задом наперед. Завтра закончишь здесь все стога. Осталась ерунда. На день работы. Понял меня?

– Понял, – покорно ответил недужный Паша.

– Ну, вот и хорошо, – сказал мой защитник. – Значит, мозги еще шевелятся.

Мы с Геной переоделись в болотники и фуфайки, так как по тайге пронзительно и остро разливался холод, принесенный рекою со снежных вершин сопок. Подтащили резиновую лодку к воде.

– Бери весло и залезай вперед, в нос, – как-то весело наказал бригадир. – В случае чего, помогать будешь. Но только по моей команде. Особенно на перекатах. Там нас будет кружить, как на карусели. Речка – не подарок. Так что держись. Тем более ночь кругом. Рулить буду я. Если что – не мандражируй, а хладнокровно борись. И будь спокоен. Доберемся. Не впервой.

Гена немного отвел лодку от берега и легко запрыгнул на корму. И тут же в неясном свете луны нас стремительно понесло вниз по течению.

– Ощущаешь?! – еще радостнее крикнул мой провожатый.

– Ощущаю! – отозвался я, чувствуя горячую щекотку азарта и риска.

Всё прошлое было ничто в сравнении с этим ночным полётом по волнам дикой, шальной реки. На мгновение я вспомнил о Чайке и понял её восторги после небесных путешествий. Теперь по-настоящему осознал. Потому что сейчас сам испытывал то же самое.

Мы неслись вперед, обдаваемые ледяными брызгами, лавируя между островами и перепрыгивая через перекаты, а лес то пятился в стороны, то подступал вплотную в протоках, но всё убегал, убегал и убегал прочь.

Душа моя слилась с сердцем, переместившись куда-то в голову, и постоянно вздрагивала от ликующей радости, от ощущения полного слияния с дикой природой.

«Лети по ветру, как птичье перо, и тогда будешь счастлив», – вспомнил я напутствие богини Артемиды. И вот они, эти слова – воплотились.

Внезапно мы наскочили на мелководье, и я чуть не вывалился за борт. Нас закружило на месте, камни заскрежетали о днище, словно хотели прогрызть его.

– Отталкивайся от дна! – закричал рулевой-Гена.

Изо всех сил я начал вонзать весло под гладкие, отточенные быстрой водой, булыжники, и вскоре мы снова неудержимо неслись в сторону океана, ныряли под волны и взлетали на бурунах. Это было не плавание, а настоящий ночной полет, но острее и упоительнее его я никогда ничего не испытывал.

– Залом! – вдруг крикнул Гена. – Заводи вправо! Быстро!

Я стал бешено работать веслом. По спине потекли струйки пота.

Действительно, через несколько минут с левой стороны промелькнуло скопище ощеренных и острых, как копья, бревен.

Я перевел дух. Мимо пронеслась вполне возможная наша погибель.

– Отлично! – одобрил мою работу рулевой. – Осталось немного. Скоро будем на месте.

«Место» оказалось пологим берегом, засеянным мелкой галькой, и Гена легко вырулил прямо к руслу скромного ручья, нежно питавшего, как и сотни прочих, резвую, неуемную речку.

Лодку с легким шелестом днища мы оттащили подальше от опасной воды, которая жила своей непредсказуемой природной жизнью, периодически проявляя необузданный характер.

– Утром проснемся, а речка вздуется метра на два. И такое бывает, – объяснил капитан.

Домик новой бригады стоял недалеко от берега и желто тлел маленькими оконцами. Значит, косари, как говорил Гена, еще бдели, скорее всего – чаёвничали…

Мотора мы не имели, причалили тихо, как диверсанты, и потому никто для встречи не обнаружился.

– А знаешь, – признался я Гене, пока мы складывали вещи. – Я слышал твоё выступление во Дворце Культуры. Твою поэму. Мне понравилось. Это я искренне говорю.

– Правда? – обрадовался бригадир.

– Конечно, правда. Врать мне зачем? Какой смысл?

– У меня таких поэм с десяток накопилось. Ну и стихов разных.

– Покажешь в городе, когда вернемся? Если все остальное на таком же уровне, отошлем в Москву, сделаем книжку. Это я тебе обещаю. По дружбе.

– Хорошо бы, – сказал, пусть и с некоторым сомнением, Гена и поскреб затылок. – Если родился ребенок, хочется, чтоб он жил.

– Будет жить! – заверил я бригадира тоном врача, сделавшего удачную операцию.

– Здорово, ветераны! – бодро приветствовал Гена таёжных братьев, войдя в обитель бывших бродяг, которые и впрямь сидели у коптилки за столом и хлебали крутой чай. – Принимайте гостей.

Мы развесили нательное бельё на печи для просушки и в одних трусах подсели на скамью к чаевникам. Я достал приготовленную на все случаи жизни бутылку водки, и трудящиеся тайги загудели, как шмели.

И покатился длинный разговор о насущном: о сенокосе, подлюге-Бубыре и его верном друге – блатном Паше. Затем – о Москве, политике, ценах, футболе и, конечно, о бабах.

Утром мы обошли все делянки, и я подробно переписал наличные стога с учетом времени их создания. Тут же, сверяясь с уже имеющееся у меня информацией, все поняли, где и насколько обкрадывал людей хитромудрый Ефим Андреевич Бубырь.

Примерно то же самое произошло и в других бригадах.

Через два дня Гена проводил меня в Желтый.

Статья получилась хлесткая, колючая. Я писал её с таким ощущением, будто по коже всех людей, которых я обязан защитить, течет холодная змейка крови от Пашиного ножа, а за спиной блатного стоит и спокойно наблюдает за происходящим сквозь толстые очки маленький генерал большого таежного сенокоса – Ефим Андреевич Бубырь.

Через некоторое время Фиму Бубыря вместе с его отчаянным другом Пашей перевели на жительство за тюремный забор, золотоносную начальницу Управления тоже определили в места поскромнее. И сняли с должности кого-то в Горкоме. Но самым главным и радостным для меня было то, что сезонникам начали, наконец, выдавать зарплату и именно ту, какую они заработали.

Встреча с Чайкой была настолько желанной и нежной, будто я воевал лет десять и вот, слава Богу, вернулся к родной жене.

Неожиданно, откуда-то с моря, твердо и уверенно в город вошли холода. И, похоже, вошли надолго.

Я получил гонорар и новую командировку на золотой прииск, но перед отъездом решил навестить Севера.

Капитан причальной хаты был как всегда на посту. Он сидел в одиночестве при полном морском параде, изучая вахтенный журнал. Обнаружив моё появление, Север зашелся в широкой улыбке и двинулся навстречу.

– Здорово, герой! – высказал он своё приветствие и пожал мне руку железными пальцами. – Я теперь ни одной твоей газеты не пропускаю. Читал и последнее сочинение. Крепко ты их рубанул.

– Обычная статья, – сказал я. – Резкая, конечно. Но ничего особенного. Это моя работа. Такая же как у любого другого. Такая, как у тебя, например.

– Дурак ты, – осерчал Север. – Тебя за такую обычную работу свободно шлепнуть могут как котенка. Понимаешь – нет? Требуй, чтоб начальник тебе наган выдал. А вообще я тобой горжусь, – снова улыбнулся во все свои казацкие усы Север. – Я как-то с самого начала почуял, что в тебе наша, морская железа жизни существует, – повторил он давние слова Семена. А может, Семен когда-то выразился определением Севера. – Значит, штормов ты не боишься, и это мне в тебе нравится больше всего. Ну, присаживайся и доложи своё путешествие, – пригласил Север и достал из шкафа привычную бутылку вина.

До самой середины зимы я мотался по командировкам. Ездил на прииски, летал к оленеводам, катался на собачьих упряжках, бывал у рыбаков и даже опускался в океан на подводной лодке. Работал в газете, на телевидении, выступал по радио. Но с пышнолицым вожаком Владимиром Придорожным при встречах, – а они теперь были частыми, – принципиально не здоровался, просто не замечал, как будто вместо него шел один голый воздух.