Герои - Джо Аберкромби

– Останемся ненадолго здесь, дождемся подкрепления. Закрепимся на позиции, соберемся с силами.

У Горста было выражение мальчугана, услышавшего, что в этом году щеночка ему не подарят.

– Но генерал…

Челенгорм положил ему руку на плечо.

– Бремер, поверьте, я всецело разделяю вашу устремленность, но не все могут вот так нестись вечно, без передышки. Черный Доу наготове, и он хитер, так что это отступление может быть всего лишь уловкой. Я не допущу, чтобы он провел меня во второй раз.

Он с прищуром посмотрел наверх, где облака в вышине будто вскипали на медленном огне.

– Вон и погода против нас. Как только соберемся бо́льшим числом, сразу же идем на приступ.

Длительного отдыха не предвиделось: солдаты Союза валом валили через стену, заполняли каменный круг.

– Где Реттер?

– Я здесь, господин, – подал голос юнец.

Вид у него был бледный, встревоженный, как, впрочем, и у всех.

Челенгорм встретил его улыбкой. Чем не маленький герой.

– Трубите сбор, юноша, и готовьтесь подавать сигнал к наступлению.

Безрассудства допустить нельзя, но нельзя и поступаться инициативой. Это единственный шанс на искупление. Челенгорм посмотрел на Героев; по шлему постукивал дождь. Как они близко. Рукой подать. Последние северяне, беспорядочной толпой обступившие вершину. Вон один стоит, смотрит сквозь дождь.

Железноголовый стоял и смотрел в сторону Деток, там яблоку было негде упасть от людей Союза.

– Дерь-мо, – сказал он, как сплюнул.

Все это было ему откровенно поперек души. Ведь он и имя свое получил за то, что никогда не уступал врагу ни пяди. Хотя получено оно было не в таких войнах, где ты заведомо обречен. Не хватало еще на одного себя принять всю мощь Союза – ради того, чтобы народ потом слезливо сморкался, вспоминая, как храбро встретил кончину Кейрм Железноголовый. Нет уж, не было у него в мыслях последовать ни за Белобоком, ни за Острокостым, ни за Стариком Йолем. Все они погибли храбро, однако кто нынче поминает этих негодяев в песнях?

– Отходим! – рявкнул он наконец.

И погнал остатки воинства меж вкопанных кольев к Героям. Показывать спину врагу – оно, конечно, позор, но уж лучше пусть провожают сзади взглядом, чем встречают спереди копьем. А Черному Доу если так уж хочется биться за этот никчемный холм и эти никчемные камни, то пусть-ка он делает это сам, своими никчемными силами.

Под припустившим дождем он угрюмо зашагал вверх, через провал в замшелой стене, опоясывающей Героев. Шел он медленно, расправив плечи и подняв голову – пускай народ считает, что отход продуман заранее и в его поступке нет ничего трусливого…

– Ба-а-а! Это кто же у нас тут драпает от Союза, как не Кейрм Железноголовый!

Понятное дело, Глама Золотой, надутый хер, стоит, прислонясь к глыбе, и лыбится, аж лучится синюшной побитой харей. Именем мертвых, как же ненавистны Железноголовому эти спесиво надутые щеки, эти усы, как пара желтых слизней прилепившиеся к толстой верхней губе. Вот так бы взял и сам себе глаза вырвал от вида этой самодовольной рожи.

– Отхожу назад, – буркнул Кейрм.

– Что-что? Кажу зад?

Послышалось несколько смешков, которые оборвались, стоило Железноголовому, ощерив зубы, приблизиться. Золотой сделал осмотрительный шаг назад; прищурившись, глянул на меч Кейрма, рука на всякий случай легла на топор.

Железноголовый себя одернул. Имя он получил не за то, что позволял гневу водить себя за нос. Всему свое время, в том числе и сведению счетов; время и способ. А это значит – не сейчас, слишком уж на равных и на глазах у всех. Нет, он, Железноголовый, своего момента дождется, да еще и непременно такого, чтоб можно было вволю насладиться. Поэтому он изобразил улыбку.

– Да уж куда нам до твоей храбрости, Глама. Никто в ней с тобой не сравнится. Это ж такая отвага нужна, настучаться мордой о чужой кулак, как ты.

– Я-то хоть дрался, – взъелся Золотой, а его карлы грозно к нему придвинулись.

– Тоже мне драка, наполучать по мордасам, брякнуться с коня и наутек.

Теперь зубы обнажил уже Глама.

– Это ты-то смеешь мне так говорить? Ты, трусливая…

– Хватит.

Черный Доу. Слева от него Кернден Зобатый, справа Хлад, а чуть сзади Щелкун Жужело. Они и целая толпа тяжеловооруженных, с тяжелыми лицами и тяжелыми шрамами карлов. Стая жутковатая, однако взгляд у Доу страшнее. Он темен от гнева, а глаза вылуплены так, что неровен час лопнут.

– И это нынче именуется названными? Пара грозных имен, за которыми прячется кто? Пара строптивых слюнтяев!

Сделав язык трубочкой, Доу харкнул в грязь между Железноголовым и Золотым.

– Рудда Тридуба был сволочугой упрямым, Бетод сволочугой лукавым, Девять Смертей сволочугой злобным, но мертвым ведомо: бывают моменты, когда мне их просто-таки не хватает. То были мужчины! – это слово он с брызгами слюны рявкнул Железноголовому в лицо так, что все поежились. – Когда они говорили что-то, то они, язви их, это и де-ла-ли!

Железноголовому подумалось, что неплохо бы на всякий случай отступить, да по-быстрому, учитывая, что оружие Черный Доу держал наготове, а значит, промедление смерти подобно. На схватку с ним его тянуло не больше, чем на схватку с Союзом, а то и меньше. Так что хорошо, что сунуться своим сломанным носом под горячую руку додумался Золотой.

– Я с тобой, вождь! – попытался подпеть он. – Всегда и всюду!

– Ты-то? – Доу повернулся к нему, презрительно кривя губы. – Ах, как мне, драть твою, повезло!

И, оттеснив Гламу плечом, повел своих людей в сторону стены. Оглянувшись, Железноголовый увидел, как на него из-под седых бровей поглядывает Кернден Зобатый.

– Что? – сердито спросил Железноголовый.

– Ты знаешь что, – с тем же выражением сказал Зобатый.

Он протиснулся между Кейрмом и Гламой. И эта пара еще считается боевыми вождями. Или даже людьми, если на то пошло. Хотя, если зрить в корень… Трусость, жадность и себялюбие нынче никого не удивляют. Уж такие времена.

– Ах они черви, что один, что другой, – шипел Доу, когда с ним поравнялся Зоб.

Доу впился пальцами в старую известняковую кладку; раскачав, выдрал оттуда камень и стоял, напрягая все мышцы. Губы его беззвучно шевелились, как будто он не мог решить, то ли швырнуть каменюку вниз по склону, то ли размозжить кому-нибудь череп, то ли самому садануться об нее лицом. В конце концов он лишь в глухом отчаяньи зарычал и беспомощно сунул камень туда, откуда извлек.

– Надо их уничтожить. Может, так я и сделаю. Может быть. Спалю к хренам, обоих.

Зобатый поморщился.

– Не знаю, вождь, загорятся ли они в такую погоду.

Союз внизу скапливался ужасающим числом и, судя по всему, выстраивался в боевой порядок. Рядами. Тьма тьмущая густых рядов.

– Похоже, они скоро двинутся.

– А чего б им не двигаться? Железноголовый этих гадов считай что сюда пригласил.

Доу, ощерясь, поперхнулся влажным воздухом и фыркнул, как готовый к броску бык. Дыхание его исходило паром.

– Ты вот думаешь, легко быть вождем?

Он повел плечами, словно цепь на шее непомерно тяжела.

– Это, считай, то же самое, что волочить сраную гору через дерьмо. Тридуба мне говорил. Говорил, что всякий вождь обречен на одиночество.

– Земля все еще за нас, – Зобу подумалось, что надо бы сделать упор на что-нибудь хорошее. – Да и дождь нам в подмогу.

Доу лишь нахмурился.

– Как только они, черт возьми…

– Вождь!

Сквозь толпу суровых карлов продирался какой-то паренек в кожушке, темном от сырости.

– Вождь! Ричи тяжко приходится в Осрунге! Они взяли мост, сеча идет на улицах! Ему нужно, чтобы кто-то… Ух!

Доу схватил его сзади за шею, грубо дернул к себе и повел его голову в сторону Деток и солдат Союза, кишащих внизу, как муравьи в растревоженном муравейнике.

– Ты считаешь, у меня есть свободные люди? А, чтоб тебя? Что скажешь?

Паренек боязливо сглотнул.

– Наверно нет, вождь.

Доу отпихнул его, и тот полетел бы с ног, если б его сзади не подхватил Зобатый.

– Скажи Ричи, пусть держится как может, – бросил Доу. – Может, какая-то помощь и подойдет.

– Скажу, обязательно скажу.

Паренек спешно попятился и вскоре затерялся в толчее.

На Героях воцарилось траурное спокойствие, разбавляли которое лишь разрозненное бормотание, тихое бряцанье амуниции да пошлепыванье дождя о металл. Внизу, на Детках, кто-то затрубил в рожок – печально-задумчивую мелодию, под стать дождю. Или просто мелодию, а траурно-задумчивым был он сам, Зоб. В раздумьи, кто из здесь присутствующих до заката скольких убьет, а кто сам погибнет. Кому на плечо ляжет хладная рука Великого Уравнителя. Может, и ему самому. Он прикрыл глаза и невольно пообещал себе, что если из всего этого выберется, то непременно уйдет на покой. Обещал, как дюжину раз прежде.

– Ну что, похоже, время близится.

Чудесница протянула руку.