Пастырь добрый - Попова Александровна

— Неисповедимы пути Господни, — наставительно подытожил Бруно. — Для тебя это новость?

— Я уже привык к тому, что земля эта дана нам вместе со всей грязью, что на ней, чтобы мы барахтались в этой грязи, как сами умеем. Без помощи, в крайнем случае — с советами, в которых еще поди разберись, дельные они или это полнейшая ересь и абсурд. И когда кто-то там, — он неопределенно кивнул вверх, откуда падали стремительные хлесткие струи воды, — вмешивается, я чувствую себя довольно неуютно.

— Вот оно что, — протянул Бруно. — Закономерностей не видишь. Система нарушается, и у Курта Гессе бессонница. Адепт вечных устоев. Поборник порядка. А не все в этой жизни можно распланировать и предусмотреть. Homo proponit, знаешь ли, sed Deus disponit[216].

— Это и раздражает.

— Господи, Ты слышал? — с усмешкой обратясь к темным небесам, вопросил подопечный. — Ты его раздражаешь… Ты чем недоволен, в конце концов? Тебе жизнь спасли; и душу, заметь, что гораздо важнее, а ты брюзжишь, что перед этим Господь не ниспослал тебе голубя с уведомлением. Дают — бери. Скажи «спасибо» и ложись спать. Deo autem gratias qui dedit nobis victoriam per Dominum nostrum Iesum Christum[217]; сегодня это будет неплохой вечерней молитвой.

Курт не ответил, оставшись стоять на пороге, когда Бруно вновь улегся, лишь позавидовав тому, как мгновенно тот погрузился в сон; легкая дремота сморила его под утро, изводя видениями, которых не бывало уже давно, и он привычно просыпался от несуществующего жара и жгучей боли в руках, успокаиваясь, засыпая снова и вновь пробуждаясь. Отчего-то образы яркого света, замершего перед алтарем священника и спасительного дождя его не посещали, и утро Курт встретил разбитым и усталым едва ли не более, чем минувшим вечером. Голова трещала, точно после хорошей попойки, а начавшая его одолевать еще в Хамельне простуда продолжилась болью в горле и постепенно, но неуклонно разгорающимся жаром.

То, что должно было быть подкреплением, явилось ближе к полудню. Вопреки ожиданиям, это оказался не пяток арбалетчиков Друденхауса, приумноженных магистратскими вояками, а хорошо вооруженный особый отряд; шарфюрер[218], уже знакомый по прошлому делу, бросил на Курта взгляд удивленный и снисходительный, обронив насмешливо: «Гляди-ка, жив и с добычей». Он покривился, предпочтя оставить без внимания хроническое презрение подобных личностей к действующим следователям, однако не удержался заметить, что дознавателям приходится делать еще и не такое, когда вызванная на подмогу зондергруппа является спустя сутки после того, как отпала в оной подмоге необходимость. Шарфюрер молча усмехнулся, не став заострять внимания на конфликте и не упомянув о том, что их появление здесь сегодня — и вовсе чудо, мстительно дождавшись, когда Курт сам задаст вопрос о том, какими судьбами особая группа Конгрегации вообще оказалась в Кельне, куда было направлено его донесение.

— Отец Бенедикт, — пояснил тот, наконец. — Получив запрос еще на эксперта, он призадумался, а когда пришло требование выслать экзорсиста — сказал, что отправлять следует и нас.

— С чего б это… — даже не пытаясь скрывать растерянность, проронил Курт, и тот приосанился, изображая ректора академии святого Макария:

— «Это же Гессе», — тяжело вздохнул шарфюрер легко узнаваемым полушепотом. — Отец Бенедикт предположил, что, коли уж ты так засуетился, стало быть, близится завершение расследования, в которое ты ввязался, что, в свою очередь, «означает много крови и необходимость в содействии». Ошибся он, я так погляжу, во всем — крови маловато, да и управился ты безо всякой поддержки… Третий ваш — в Хамельне?

— Да, — отозвался он жестко, мысленно скрипя зубами от развязной снисходительности шарфюрера и понимая, что бессилен повлиять на ситуацию. — В Хамельне. Хотя, возможно, он уже на пути в Кельн — в повозке, крытой полотном. Мы справились без поддержки, это верно.

Тот помрачнел, и Курт, развернувшись, отошел в сторону, подавив желание унять угрызения добросовестного, как ни крути, служителя, сказав, что произошло это задолго до отсылки запроса и гибель следователя — не его вина. Пренебрежительное отношение всевозможных отделов и подотделов Конгрегации к oper'ам могло забавлять, пока реальность отстояла где-то вдалеке от вежливых перебранок и колкостей исподволь, но сегодня это высокомерно-панибратское похлопывание по плечу со стороны того, кто, строго говоря, прибыл в его распоряжение, раздражало как никогда.

— Собачья работа, — вздохнул ему вслед шарфюрер и, когда он резко развернулся, осекся, неловко пожав плечами. — Я пытался выразить соболезнование. Без задней мысли. Вышло скверно, признаю.

— Дайте лекаря к арестованному, — не ответив, распорядился Курт и, помедлив, договорил: — В церкви тело. Пообходительней с ним.

— С трупом? — уточнил тот, и он нахмурился:

— Что-то неясно?

— Как скажете, — невзначай сменив тон на неопределенно вежливый, кивнул шарфюрер. — Будем любезны и учтивы. Как вы сами? Может, сперва к вам лекаря?

— Обойдемся, — отрезал Курт и, перехватив его сумрачный взгляд, примирительно добавил: — Спасибо. Займитесь арестованным; возможно, у него треснуло ребро-другое или есть небольшое сотрясение.

— Споткнулся, бедняга? — вздохнул шарфюрер, и Курт мельком улыбнулся:

— Грязь, скользко… Бывает.

Тот понимающе ухмыльнулся в ответ и, развернувшись, зашагал к ожидающим распоряжений всадникам.

Опасения оказались напрасными — ничего, кроме крайней степени подавленности и некоторой нервозности, у плененного чародея обнаружено не было. Связь его рассудка с реальностью, однако, восстанавливалась медленно и натужно, хотя, как выразился осмотревший его эскулап, «положительная динамика имеется и прогрессирует», посему ко времени грядущего допроса в Друденхаусе Кельна Бернхард «должен быть уже в состоянии изъясниться относительно связно».

В сопровождение до Хамельна, куда, разминувшись с группой, направились представители собственно Друденхауса, Курт выпросил одного из бойцов; шарфюрер, помявшись, выделил двоих и, предваряя искреннюю попытку выразить благодарность, довольно язвительно заметил, что действует в собственных интересах, не желая, случись какая напасть, вставать перед судом за то, что не уберег ценного служителя. Поняв, что краткое перемирие нарушилось, Курт лишь вздохнул и промолчал, не желая затевать распрю снова.

Временным штабом Конгрегации спонтанно и само собою стало обиталище отца Юргена; во дворе топтались люди и кони, натыкаясь тут и там на нерасторопных служек, в комнатах гробовая тишина перемежалась внезапной суматохой, кажущейся в этом доме сегодня неприлично громкой. Единственным, кто сохранял некоторое подобие если не хладнокровия, то хоть какого-то достоинства, был тот самый не по возрасту сообразительный паренек, раздающий указания и встречающий направленные на него взгляды приезжих служителей Конгрегации с предупредительным спокойствием. Завидев Курта, тот встал поодаль, совершенно явно ожидая, пока господин дознаватель освободится, сдав на руки друденхаусским стражам упакованного чародея, и Курт, подумав, махнул рукой, подзывая его к себе.

— Я вижу, у тебя ко мне дело, — без обиняков заметил он; тот кивнул.

— Да, майстер инквизитор, — согласился служка и, покосившись на стоящего подле них Бруно, уточнил: — К вам одному. Это не моя затея, я исполняю повеление отца Юргена. Как я понимаю из того, что вы явились одни, душа его ныне с Господом, а на этот счет я имею некоторые указания, касающиеся вас.

— Да… — не зная, на какие из услышанных слов отвечает, проронил Курт. — А ты и не удивлен, я вижу.

— Отец Юрген, оставляя нас, сказал, что возвращения его ожидать не следует, — с плохо скрываемой печалью в голосе отозвался тот. — Что Господь ведет его по последней стезе. Уходя, он оставил некоторые распоряжения касательно всевозможных дел, а также одно нарочитое — относящееся к вам лично, майстер инквизитор. Если вы имеете свободную минуту, я попросил бы вас проследовать за мною; надолго я вас не задержу.

— Веди, — коротко приказал он, когда служка, умолкнув, уставился на него с почтительным ожиданием, и тот, коротко склонив голову, указал на дверь столь шумного сегодня дома, пойдя впереди гостя.

Курта паренек усадил у стола, введя в одну из комнат, попросив подождать и выйдя прочь. Комнатушка была та самая, тесная, но уютная, хотя и плохо протопленная, где два дня назад он возражал тихому провинциальному священнику, убежденно заявлявшему о непременной полезности его в предстоящем деле, сам говоря не менее уверенно, что не молитва будет их основным союзником…

Служка возвратился спустя минуту; приблизясь, осторожно и медленно, словно боясь разбить, протянул гостю короткие деревянные четки.