Пастырь добрый - Попова Александровна

Он размышлял мгновение, колеблясь между необходимостью зажмуриться и отвернуться, чтобы изгнать из головы это навеянное усталостью и всем пережитым краткое помрачение разума, и желанием приблизиться к тому, что было перед глазами, чтобы еще раз взглянуть на неподвижное холодное тело, убедив самого себя в том, в чем и без того был уверен.

«Introibo ad altare Dei»…

Двери церкви стали закрываться, когда он сделал первый шаг обратно, к высокому темному своду; Курт сорвался с места, бросившись вперед и ударившись грудью о захлопнувшиеся у самого лица тяжелые створы, в последний миг успев увидеть в узкую исчезающую щель меж ними яркий, ослепительно-белый, точно альпийская вершина, свет.

— Ты что это — перегрелся? — серьезно поинтересовался Бруно за спиной.

Он не ответил, еще мгновение стоя неподвижно и глядя в почерневшие от времени доски; протянув руку, коснулся медного кольца и, помешкав, убрал ладонь, так и не попытавшись открыть дверь.

— Ты видел? — спросил он чуть слышно себе самому, и тот переспросил непонимающе:

— Видел — что?

Курт молча смотрел перед собою еще секунду, по-прежнему не двигаясь, и, наконец, медленно отвернулся от церковных дверей.

— Ничего, — отозвался он все так же тихо, стараясь не замечать пристального настороженного взгляда подопечного. — После. Давай-ка куда-нибудь под крышу.

Глава 23

Дождь лил до утра, укрывая улицы слякотью, напитывая землю, не знающую воды почти целый век, словно смывая неведомое проклятье вечной жизни, лежащее на мертвой деревне. Войдя в ближайший к окраине пустой дом, под крышей коего намеревался ожидать прибытия вызванной подмоги, Курт ощутил запах гнили, источник которого обнаружился в подполе и на маленькой, как кладовка, кухне; оставленное здесь многие десятилетия назад съестное, до этой минуты сохранившееся почти в неприкосновенности или же просто высохшее, теперь осело влажным серо-коричневым прахом. Стены крошились буквально на глазах — каменная кладка трещала, по временам осыпаясь на пол песком, оконные рамы, скрипнув, треснули спустя час, и, жалобно застонав, провисла на петлях ощелившаяся дверь. Бернхард сидел на полу у дальней стены, связанный по всем правилам, предусмотренным на случай поимки подобной личности, во избежание неприятностей с заткнутым ртом, отчего утратил возможность извергать выдержки из Писаний, и косился по сторонам со все более осмысленным испугом и тоской, что вселяло некоторую надежду на то, что его помешательство было все же явлением временным. Сила, пребывающая в нем, тем не менее, его покинула без остатка, и покровительство существа, слившегося некогда с чародеем, ушло, посему Курт оставил его наедине с подопечным с относительно спокойной душой, вновь выйдя под дождь, чтобы привести оставленных у пределов деревни коней. Теперь курьерские пошли смирно, лишь недовольно фыркая, когда вода попадала в ноздри, и косясь на своего поводыря с укоризной.

Вечером, когда на пустую деревню начала уже нисходить мгла, снаружи донесся тяжелый шлепок, заглушенный треском, и земля под ногами дрогнула. Обгорелый столб, стоящий всего в трех шагах от дома, рухнул поперек дороги, чудом миновав крышу внезапно обветшавшего жилища. Грохот и плеск длинных бревен о грязь, а то и о кровли близстоящих домов продолжались почти всю ночь, заставляя связанного чародея вздрагивать в одолевшем его забытьи.

Разведя огонь, Бруно еще минуту сидел подле очага, глядя в пламя, а потом протянул к нему руку, осторожно коснувшись пальцами рвущихся вверх языков, и неловко усмехнулся. «Подумал — вдруг и я тоже, — пояснил он в ответ на хмурый взгляд. — Это было б до крайности несподручно». Курт молча отсел подальше и отвернулся от ярких горячих лоскутов к покосившейся провисшей двери.

Подопечный уснул тотчас же, лишь улегшись на просевшую узкую скамью подле очага, а он еще долго сидел поодаль, глядя сквозь дверную щель на льющуюся с желоба воду и слушая, как рушатся гниющие деревянные столбы. Ожидать чьего бы то ни было нападения не приходилось, никакие силы, судя по вершащемуся вокруг, в этом месте более не обитали, однако сон все не шел. Несколько раз Курт приближался к тесному очагу, пытаясь принудить себя встать рядом, вплотную, как два часа назад — Бруно, как когда-то — он сам, протянув руки к огню; произошедшее сегодня должно было наглядно показать, сколько времени требуется для того, чтобы опасность стала действительной, страх — не напрасным, но воспоминания о случившемся не пробуждали к жизни доводы разума, а, напротив, убивали их, стискивая сердце холодом. Наконец, устав бороться с самим собою, он прошагал к двери и вышел, остановившись на пороге под узким навесом, надеясь на то, что ровный плеск воды и холодный воздух навеют сон.

Подопечный проснулся за полночь — было слышно, как изменилось его дыхание, хотя со скамьи тот не поднялся и ничего не сказал. Выждав минуту, Курт, не оборачиваясь, выговорил:

— Не смотри в спину. Не люблю.

— Не спится? — вздохнул тот сочувственно, приблизившись, и он тяжело усмехнулся, по-прежнему глядя на темную улицу:

— Нет, я просто хожу во сне. И разговариваю.

Бруно на его шпильку не ответил, остановясь рядом и глядя туда же, куда и он — на не видимую во мраке колокольню церкви напротив двух крестов у колодца. В молчании протекла минута, и Курт, наконец, решившись, спросил чуть слышно:

— Что было сегодня? По-твоему — что?

— Чудо, — откликнулся тот, не замедлив с ответом ни на миг, и он обернулся, глядя в серьезное лицо подопечного, пытаясь отыскать в нем тень насмешки и не видя таковой. — А что, по-твоему? — пожал плечами Бруно, перехватив его взгляд. — Сегодня здесь случилось то, что не укладывается в рамки фактов, данных и логических выводов. Логически рассуждая, сегодня здесь должно было стать на троих кадавров больше, а вон тот говнюк — на три доли счастливее. Факты говорили о том, что мы, как два кутенка, должны были утопнуть в этом дерьме, даже булькнуть не успеть. Все данные сходились на том, что и мы, и святой отец с нами вместе должны были отправиться в мир иной… очень иной. Но случилось чудо. Мы живы. Оно… уж не знаю, что это было… ушло; сбежало с поля боя, поджав хвост или что там у него вместо хвоста — щупальца?.. И, позволь заметить, сомневаюсь, что дождь, разразившийся прямо над нами, именно в тот момент, так вовремя — случайность, а уж тем паче, дождь в этом месте, где ни капли воды не падало больше восьмидесяти лет. Посмотри вокруг; это место встречает свой конец. Если ты и сегодня скажешь, что все это — совпадение…

— А ты, как я вижу, ничему не удивился? — отозвался он тихо. — Или чудеса в твоей жизни попадаются на каждом шагу, что ты столь спокойно их принимаешь?

— А ты уж больно удивлен самой возможностью этого чуда — слишком удивлен для инквизитора.

— Именно как инквизитору — известно слишком много ситуаций в жизни, когда чудо было более необходимо, чем сегодня, и спасти оно могло, быть может, жизни более нужные, чем наши.

— Откуда тебе знать? — возразил тот уверенно. — Может, сегодня здесь решалась судьба мира, или же твоя или моя жизнь по какой-то причине стоит сотен других. А может, мы тут и вовсе никто, и все произошло ради прославления нового святого.

— Это какого же? — уточнил он напряженно, и Бруно улыбнулся — почти снисходительно:

— Того самого, которого ты обозвал старым дураком и которому прочил келью в доме призрения; в одном с тобой соглашусь — со святыми разговаривать ты не обучен. А по-твоему, кто вытащил нас из этого? Не твои же молитвы. И не мои, — уточнил тот с усмешкой, — я не молился. Я клял все на свете и поминал не того, кого надо…

— Предлагаешь мне так и написать в отчете — «Deus redemit nos de hostibus nostris huius secundum magnitudinem misericordiae eius et per orationes ministrum Christi[215]»?

— Ты еретик, Курт, ты знаешь? — вздохнул тот в ответ. — Ты признаешь безоговорочно за темными силами возможность и способность действовать в нашем мире, в людских душах — да где угодно; но лишаешь этой привилегии силы светлые. Накатать бы на тебя доносец, вот только Керн, сдается мне, на тебя уже махнул рукой.

— Никакие они не светлые, — отозвался он серьезно. — И докричаться до них — в самом деле чудо. Тех, кого ты назвал темными — много, как грабителей по дорогам, а Тот, Кто вот так услышит и поможет — Он один. Как ненароком повстречавшийся на все той же дороге солдат с неправдоподобно развитым чувством долга. Который, по секрету тебе скажу, вовсе не знает о том, что и где происходит в каждый миг жизни этого мира, а посему надо быть уж очень необычным человеком, чтобы суметь сообщить Ему о каком-либо нарушении порядка, требующем Его личного вмешательства. Причины же, по которым Он, услышав или узнав о нарушении самостоятельно, избирает ту или иную линию поведения, решает, вмешаться или нет — и вовсе непостижимы.