Пьесы - Эдвард Радзинский

Она. Ай-ай-ай, не оказалось… И где ж ты шлялся в этот вечер… в реальности…

Он. В скучной реальности… я попросту отправился к своему бывшему преподавателю профессору Григулису.

Нептун (просыпаясь. А мюзикл опять скоро будет?

Он. Тсс, Нептуша! (Ей) Мы увлеченно говорили с ним, как всегда, про умные вещи: про греческих поэтов Антипатра Сидонского и еще Антипатра Фессалонинского, про тайного советника Гете и его друга Эккермана… Гете мысль скажет, а Эккерман ее раз — и запишет… про медика Ганса Селье и биолога Дельгадо, склонного к излишней сенсационности, и про композиторов — Вивальди, Иоганна Себастьяна Баха, Николая Римского-Корсакова, его друга Модеста Мусоргского, а также про сонату си-бемоль мажор, опус 22324… Да, мне казалось, что я в жабо и держу цилиндр на отлете… Такие у нас всегда были с ним интеллигентные беседы…

Нептун. А у меня — то же… Как встречусь с Цыбулькиным — знаешь, который бармен-то, — всегда что-нибудь ценное от него услышишь… Цыбулькин все ценные мысли на бумажку записывал — и в коробку из-под зефира их складывал, хранил. Иногда такую мысль из «зефира» скажет — закачаешься. Идем мы втроем: я, шофер первого класса Ромашко и Цыбулькин, а Цыбулькин вдруг останавливается и спрашивает: «Скажи, а правда, Черчилль пил?» Ну что, кажется, ему до Черчилля — ан нет, интересуется. А какие истории про любовь у него в «зефире» лежат! Например: в давние времена жила-была девушка небывалой красоты, и полюбила она простого парня по имени Петр. Но злой хан воспрепятствовал. Тогда девушка взошла на высокую гору и с криком: «Ай, Петря!», что по-древнетатарски значит «Где ж ты, Петя, приходи быстрее», бросилась со скалы. С тех пор эта гора называется «Ай-Петри».

Он. Подремли, Нептуша. (Ей) Итак, мы разговаривали с профессором Григулисом, пили чай. Я смотрел на его жену, пребывавшую в восторге после греческих стихов то ли Антипатра Фессалонинского, то ли Антипатра Сидонского… и думал, как замечательно: сидят два любящих интеллигентных человека… и при этом совсем не похожи на боксеров, готовых лупить друг дружку без передышки сто раундов подряд… И тут я естественно подумал…

Она (насмешливо). Обо мне! Ты ведь меня любил!

Он. Да! И поэтому — дикая, бредовая, комическая мысль вдруг пришла ко мне! А если вдруг какой-нибудь пьяный по ошибке забредет в наш дом, перепутает дверь и постучит, а она доверчиво откроет, потому что подумает, что это я… И я в ужасе вскочил посреди беседы о тайном советнике Гете и его лучшем друге Николае Римском-Корсакове… (Ей). Ау!.. Я вернулся посреди ночи.

Она поворачивается и обнимает Его.

Почему ты не спишь?

Она. Я ждала одного человека…

Он. Может быть, того самого человека, которого ты оскорбила?

Она. Да, я ждала того самого человека… Не ешь стоя…

Он. А сначала что ты делала?

Она. Сначала я плакала.

Он. А потом?

Она. Потом я жалела себя. Я очень долго жалела себя. А уж потом начала ждать тебя и бояться.

Стук часов. Время. Удары грома.

Боже, какая гроза! (Шепотом) Как хорошо, что ты успел…

Он. Ты плачешь?

Она. Я представила сейчас, как ты попал в этот ливень… И мне стало жутко.

Он. Ты — моя женщина. Я сейчас ясно понял: во всем мире у меня есть одна моя женщина.

Она. Я мучаю тебя… Я знаю… Я совсем измучила тебя… Я не виновата… Я не знаю, почему так… Ну и ты тоже дурак…

Он. Я дурак… Я, конечно, дурак. Я люблю тебя.

Она. Я тоже люблю тебя. Почему ты перестал говорить мне, как ты меня любишь?

Он. Нуты ведь знаешь это…

Она. А ты говори… все равно говори. Удивительно, как все трогательно у тебя получается, какой прелестный рассказ. Немного, правда, сентиментальный, но в главном… ты прекрасен. «Ты меня любил, а я все портила…»

Она усмехнулась и вздохнула.

Он. Этот вздох, кажется, всегда означал: «Если бы ты хоть что-нибудь и когда-нибудь понимал!»

Она. Да, милый, кто же виноват… что ты иногда — дурак!

Он. Обычно в этом случае ты… добавляла «глупый и бесчувственный дурак»…

Она. А я права. Ты действительно ничего не понял. До такой степени! Как ты отвратительно рассказал… про ту ночь. Неужели ты мог подумать, что я могла опоздать к тебе тогда… когда ты звонил с вокзала. Я пришла за полчаса… и ты кстати тоже… И когда я тебя увидела у метро, мне стало страшно… мне вдруг показалось, что я тебя вовсе не люблю! Представляешь, ты стоял замерзший, ждал меня, а я глядела на тебя, и мне казалось, что так, как я хотела бы, я тебя не люблю. И мне стало страшно. И я ушла… А потом я ходила по улицам и мучилась, что я тебя обманула… Ты ведь был совсем не виноват в том, что на меня это накатило. И я от раскаяния, от жалости к тебе… от этой почти материнской жалости — все и случилось в ту ночь. А потом я тебя полюбила… Как я тебя потом полюбила! И наступило то, что ты называешь «раем»… И вот в том раю был один вечер… Ты позволишь его мне вспомнить?

Стук часов. Время.

(Тогдашним, нежным голоском) Обними меня, пожалуйста.

Он. Сейчас, сейчас.

Она. Ты прелестно мне ответил тогда.

Он. Ну, это было естественно…

Она. Да, да… это моя глупая постоянная ненасытная нежность… Теперь я это понимаю — она надоела… Но тогда-то я тоже думала, что у нас рай… (Повторяет, нежно) Обними меня, пожалуйста… и ты обнял, взглянул на часы и куда-то заторопился… В то время я уже ждала ребенка, сидела дома со своим смешным животом и все время чувствовала, как ты постоянно хочешь уйти из нашего дома. И от ярости я ругалась с тобою… и говорила тебе всю эту чепуху про тарелки, про мясо и про прачечные. И единственный, кто мне тогда сочувствовал, — это мама!

Он. Я не хотел уйти из нашего дома. Я хотел уйти от твоей нервности… Кроме того, иногда нужно просто побыть одному!

Она (в порыве). И я поняла, что ты, который так любил меня, теперь готов сбежать от меня куда угодно — на стадион, к черту в ступе… только бы не сидеть дома… У каждой женщины есть чувство дома… и жажда построить этот свой дом. И тут я уразумела, что тебе не нужен мой дом. И тогда я впервые почувствовала, что совсем не знаю тебя… что у тебя есть свои тайны… И что ты чужой… и что я с тобой… и я — одна. И я опять вспомнила утро… после нашей первой ночи… и как ты ничего не сказал мне… (Молчание) Но это все… психологические изыски… А ведь было еще проще, не так ли?

Он. Ты…

Она. Однажды ты поздно-поздно вернулся… Ты совсем забыл об этом в своих милых сентиментальных воспоминаниях.

Появляется Официантка, по другому одетая и причесанная.

Официантка. У тебя что-то происходит, Димушка? (Подходит к нему, гладит его по волосам.) Ничего… ничего. Она (со своего столика, насмешливо). Идиллия… (И так же, издеваясь, читает стихи).

Засыпает снег дороги,Завалит скаты крыш,Пойду размять я ноги —За дверью ты стоишь.

Официантка (ему). Все у тебя будет хорошо, славно… Я везучая, только не для себя, к сожалению. Знаешь, мне сегодня приснилось, что я тебя совсем не увижу… И такая грусть, будто с отчаяния нырнула головой в сугроб, и только торчат оттуда мои жалкие ноги… Она (насмешливо ).

Как будто бы железом,Обмакнутым в сурьму,Тебя вели нарезомПо сердцу моему.

Официантка (ему). Я люблю тебя… Я люблю тебя…

Она (зло, прерывая). Опять врешь! Оставь фантазии! Что же было с тобой по правде, мой милый фантазер? Я ведь сразу почувствовала… так не хотела, но почувствовала… (Кричит) Ну! Ну!..

Женский голос. Ну, миленький ты мой! Как же тебя звать? Вадимчик? Ха-ха-ха! Вадимчик. Ап! — как говорят циркачи. Я в цирке работала, а потом у меня заболевание брюшины получилось. Но я выжила… Это как выиграть сто тысяч по трамвайному билету… Мне теперь ничего не страшно. Ха-ха-ха! Вадимчик! Ап! А «это»… «Про это» — как сказано у классика. И вообще, не надо придавать этому никакого значения. И давай говорить о чем? О ра-бо-те. Ап! Ап! (Вдруг заплакала) Дура несовременная! Привязываюсь, идиотка. И жалею всех… всех… всех. За что? Хоть бы меня кто пожалел… Нет, я жалею, жалею… И супружника, который меня бросил, и тебя, и негра в Африке… Ап! Ап!

Пауза.